нищая, реально нищая, и девочки таскались ко мне – то Алёнка с консервами от мамы, то Роза с денежкой, то Лиля с советами и слезами. М-да. Такое не забывается, правда? А вы, значит, преподаете русскую историю? Как же вам удалось освоить это страшилище?
– Почему – страшилище?
– Да я не знаю. Ну вот включаешь когда телевизор, а там бородатые люди друг друга душат – значит, это что-то из русской истории. А бабы, я читала, пока сидели в теремах, дико пили от скуки. Один принц «из стран Европы», как теперь выражаются, хотел жениться на русской, так ему долго искали непьющую…
– Женщины всегда и везде тайком попивали. Не только в России.
– Ну правильно, тирлим-бом-бом. Всю эту петрушку – и без наркоза?!
Анна засмеялась.
– Звучит как девиз.
– Так и есть, мня. А вы что, не пьёте? Лучше раньше начать, понемногу, чтоб потом не обрушиться сразу в чистый алкоголизм. С алкоголем надо иметь ровные, постоянные супружеские отношения, а не бурный роман – тогда есть шансы сколько-то протянуть в более-менее здравом уме. Та-ри-ра-ри-рам.
– А у Лилии Ильиничны были проблемы с алкоголем? – спросила Анна, вспомнив о трёх порциях виски в клубе, где девица Анжелика работала «фициянткой».
О господи. Только сейчас Анна поняла, на кого похожа эта потаскушка и кого она напомнила Серебринской. Анжелика была вульгарной юной копией Марины Фанардиной…
– Я думаю, начинались, – ответила актриса. – Так-то Лилька была малопьющая, хоть и компанейская. В климакс она как-то перекантовалась на партийной работе, а вот в старость ей въезжать не хотелось никак. Да, думаю, попивала, и попивала нервно и некрасиво. Понимаете, она была очень такой… чук-чук… незрелой. Она не взрослела душой. Вот Алёна росла, и росла удивительно, сейчас она прямо царица лесов и гор, мать целого города, пусть и маленького. Роза – та вообще… уни-уникум, ей, наверное, десять тысяч лет, а то и больше. А в Лильке сидел неистребимый инфантилизм – вот дай да подай ей всё, как в учебнике.
– Скажите, а у вас были общие интересы, когда вы подружились, какое-нибудь единое увлечение, дело?
Марина лихо подмигнула Анне.
– Было, да. Теперь уж не для чего скрывать. Было у нас колоссальное дело по имени Юрий Маревич. Общее, одно на всех, единое и неделимое.
– Юрий Маревич?
– Конечно, откуда вам помнить. Сейчас заслуженный артист России Маревич, оплывший и раздобревший, перебивается на третьих ролях… тут у нас по соседству. Невдалеке от моего зверинца. А был он абсолютным кумиром и звездой Ленинграда шестидесятых. Играл Ромео, Гамлета и этого тяжелого придурка – лейтенанта Шмидта… много чего играл. Мы были его поклонницы, ауф! Слабо сказано. Мы были его священнослужительницы, дя-дя-дя… Сами потом, повзрослев, над собой смеялись, кроме Розы, конечно…
И вот что поведала Марина Анне.
11й
Сколько можно оправдываться?
Как ни скрывай тузы.
На стол ложатся вальты
неизвестной масти.
Представь, что чем искренней
голос, тем меньше в нём слезы,
Любви к чему бы то ни было,
страха, страсти.
Маревича для компании открыла Роза, любившая сновать по театрам в поисках вещества мечты, а голубоглазый, с пшеничными волосами и мягким улыбчивым ртом Маревич, артист Детского театра, это вещество производил с лёгкостью юного эльфа. Он никогда не мудрил с трактовкой образов и по большей части играл прекрасное существо, обречённое на гибель – и обречённое потому, что оно прекрасней всех. Расцвет Маревича длился недолго, лет шесть, и закончился с его отъездом в Москву, забитую своими погибающими эльфами под завязку. Привыкший к исключительному положению дома, Маревич конкуренции не снёс, скис, поплыл умом и телом, и творческих сил оставалось разве на то, чтобы от одной замученной и выпитой женщины перейти к другой. Но ему, в отличие от злосчастного Мармеладова, всегда было
«Женщина влюблена в чёрта» – это открыл Николай Гоголь, приписав своё открытие, достойное Нобелевской премии, сумасшедшему с его записками. Добавим существенную черту: женщина влюблена в чёрта, потому что чёрт никогда не является женщине в своем натуральном классическом виде, то есть с копытцами, рожками и бурым хвостом датского дога. Он всегда предстаёт в какой-нибудь роскошной личине, пусть и аляповатой, но намалёванной по высокому и блистательному шаблону. Поправка к закону Гоголя гласила бы: «женщина влюблена в Люцифера», и притом в молодого Люцифера, когда он, гордый, страдающий и одинокий, упал с неба на землю. Красота, одиночество, гордость и страдание – вот составные части романтического супа, который в любой пропорции кружит женщинам голову и валит их с ног. Жирный блеск этого супа всегда различим в любой славе любого романтического актёра, но блеск этот собственно актёрам не принадлежит. Чара наводится, напускается извне – и рассеивается по чьему-то приказу, но никак не по воле носителя чары. Если отец наш Шекспир прав и актёры – это зеркала, выходит, что сам хозяин обморочных чар и романтических туманов любит заглядывать в подставленные человеческие зеркальца? Но какой он тогда выходит шалун, однако. И сколько у него свободного времени!
