– Да. Да. Понятно. И Яша вас расхваливал – добрая, говорит, девочка. Да. Ну, что сидеть без толку – давайте пройдёмся, я вас провожу. Мне иногда бывает невмочь дома сидеть, я тогда выбегаю, как зверина, быстро, в никуда, мечусь по району. Ночью бывает. Никогда не нападали, никто: если подойдет шпана, я оскалюсь и вою, знаете, как они драпают? Выгоды уродства и психопатии так же замалчиваются, как полезные свойства алкоголя и табака.
Роза облачилась в длинную шубу из чернобурки с пышным воротником, удачно драпировавшим её загорбок, и надела берет из белой норки. Анне, с удовольствием наблюдавшей за её облачением, Штейн успела прочесть маленькую лекцию о печальном исчезновении барских предметов одежды в пролетарском государстве.
– И заметьте, они исчезали, так сказать, сфумато, постепенно тая в красном историческом воздухе, ещё долго дотлевая на телах каких-нибудь старых учительниц, переводчиц, актрис… Муфта! У меня в детстве ещё была муфта! Старушка Захаржевская подарила. Большая котиковая муфта, с кармашками внутри, такая уютная, и так мило было там держать руки. Получался силуэт скромной и лукавой барышни. Отдала бы сейчас полцарства за муфту! Но нет, разве пролетэры могут руки в муфте держать? У них они всегда должны быть наготове… А потом отсохло, не возродить…
Они шли по Коломне без цели, без плана гуляния, мелкий, без всякого обаяния, снег норовил свить гнёзда на шубе Розы, но она то и дело раздражённо отряхивалась – снег не был кристаллизован в образы снежинок и оттого был ею забракован.
– Такое впечатление, что мир исхалтурился, то есть исхалтурились поддерживающие его форму мастера. Уже большими пятнами идет разная никудышность, провалы качеств и свойств. Я снежинок настоящих, звездчатых, крупных, не видела несколько лет уже. Какие-то хлопья вываливают, точно из неликвидных остатков. И морозных узоров на стеклах больше нет. И представьте себе, я летом подошла к сиреневому кусту в сквере – а не почуяла никакого, никакого запаха!
– Марина Валентиновна что-то такое мне говорила, да… про мир без свойств…
– Она мне звонила. Несколько раз. Под кайфом всегда. Очень боялась.
– Смерти?
– Внезапной смерти. Что не успеет уладить дела, поговорить со всеми, проститься. Что всё будет мгновенно.
– И всё так и вышло.
Обруганный снег таял на лице Розы, и оно блестело в унылом больничном свете фонарей.
– Марина всегда была химической девушкой. Она раньше всех стала курить, научилась пить водку, а потом и доставать вещества. Кофеин в ампулах раздобудет, отломит носик и пьёт, прямо из ампулы. Бодрит, говорит! Я смотрела на эти игры с брезгливым ужасом. Поразительно, как долго она продержалась и как чудесно выглядела притом. Правда, она много удовольствия получала…
– От чего?
– От самой себя. Счастлив тот, кому доступно это блаженство! Марина упивалась звуками своего голоса, обожала свою внешность, восхищалась собой на сцене. Всё её поведение было, точно мёдом, намазано кайфом самообожания. Я думаю, привязанность к нам – это был предел её человеческих возможностей, но, вы знаете, этот мёд любви к себе и делал её неотразимой, на него залипали, приклеивались. Полная противоположность мне! Я никогда не любила себя. Никогда. Ни минуты. Даже не догадываюсь, что это за чувство… Не знаю, смогла бы Марина грамотно постареть; по-моему, нет. Она хорохорилась, но была ведь на грани паники. При всей её моложавости – фантастической моложавости! – через три-четыре года пришлось бы идти под нож пластического хирурга. Как это дико – зависеть от двух квадратных дециметров кожи своего лица… А впрочем, лучше ли зависеть от килограмма своего мозга? Ха. Может, всё и к лучшему в этом лучшем из миров? Кстати, в этом регистре рефлексии – хорош ли наш мир и лучший ли он из возможных – было сказано много забавного…
Она шла скорым широким шагом человека, не привыкшего приноравливаться к спутникам; частенько значительно опережала Анну, и не подумав остановиться или сделать паузу в разговоре. Расстегнула шубу, жадно вдыхала тяжёлый влажный воздух. На предостережение Анны лишь презрительно дёрнула головой.
– Я, знаете, иду путём Гёте. Он в юности был крайне болезненным, но с годами поразительно окреп и умер практически здоровым: свидетели дивились его мощному телу без признаков старости. Это весёлые проделки духа… Как вы думаете, что такое дух?
– Напрямую определить трудно… это нечто, связанное с творческим критическим разумом… самосознание жизни…
– Не имеющее материальной формы?
– Не имеющее видимой глазу материальной формы.
– Человек вырабатывает его сам или он вселяется в человека?
– Опаньки, – засмеялась Анна. – Откуда же мне знать? Может, и так и эдак. И ещё как-нибудь.
– В человечестве, – заметила Роза, – давненько бродит идея о великих божественных существах, в которых дух, называющийся также «премудрость», соединён с женской природой. Или, во всяком случае, выступает в женском образе. Хтонические женские божества чудовищны, в них все свойства бесформенны, громадны, они рождают и уничтожают порождённую жизнь, их страсти неотрывны от преступлений. И вдруг от монструозной Иштар мы переходим к эллинской Афине! Строгая воительница, вышедшая из головы Зевса, заведует мудрым и серьёзным мироустройством и не замечена в бесконечных адюльтерах и мезальянсах. Она, рожденная непорочно (прямо из головы), воплощает какую-то одну, но важную мысль отца, и только её. В православном космосе мы находим странный образ по имени «София, премудрость Божья», фигурирующий на иконах как довольно крупная полуженщина-полуптица, в красном одеянии. Однако в Книге книг ни о какой красной женщине с крыльями не говорится – образ проник контрабандой, из гностических еретических учений, вычищенных ортодоксами из богословской жизни грубо и оттого нетщательно. София гностиков – падшее, заблудшее божество, сделавшее ошибку в выборе супруга и родившее несовершенного Демиурга, который, собственно, и есть творец нашего мира.
Но ни о каком несовершенстве Бога для христиан речи идти не могло, а потому София была омыта от подозрений, переодета и переназвана. Из матери несовершенного Демиурга она становится мудрой мыслью всеблагого и всеведущего Творца… Отголоски образа «Божественной премудрости» мы найдём и в сказках, где постоянно встречается нам некая «умница», спасающая мужа, город, царство, а вспомните нашу
