Она что-то знала

блуждающую по сказкам Василису Премудрую – откуда она взялась со своим запасом молодильных яблочек и ясновидящих блюдечек? Афина, София, Василиса, мудрые царицы и «умницы» сказок – не есть ли это развитие одной и той же темы, столь же коварной и двойственной, как всё на этом свете? Поскольку из-под величавого лика «Божественной премудрости» в женском виде все-таки торчит гнилая, ядовитая, но непреодолимая, преступная, ужасная, но столь многое объясняющая, такая простая и очевидная мысль гностиков?

– Всё это бесконечно любопытно… – растерянно ответила Анна. – Но вы это к чему?

– К тому, что вижу повседневно и о чем много читала. К тому, что прививка духа к женской земной природе – назойливо повторяющийся, мучительный, трагический и неудачный эксперимент. Вот будто кто-то – да хоть та же Премудрость Божья, Афина, София, Василиса – хочет воплотиться и не может. Потому, что мир, который создал её сын, ещё ниже и несовершеннее, можно сказать – дегенеративнее, чем она сама, если продолжать бредни гностиков…

«А, это она о чём-то своём, заветном», – подумала Анна.

– Так ли всё безнадёжно и трагично. Роза Борисовна? Кое-что ведь удаётся. Вся Премудрость целиком, конечно, в отдельную ограниченную индивидуальность не влезает. Но ведь были и есть и святые, и подвижницы, и воительницы, и правительницы… и сочинительницы. Да и вообще, наверное, прививка духа к любой природе, хоть женской, хоть мужской – дело трудное…

– Развитие духовного начала в женщине в девяноста девяти случаях из ста приводит её к самоотрицанию и ненависти к своей природе.

– Да неправда!

– В одном оставшемся, в лучшем случае – к равнодушию.

– Не могу согласиться. Вот вы сами, вы лично, что – разве ненавидите себя?

– Ненавижу, – сказала Роза.

Они уже возвращались, подходили к дому, и Роза остановилась у решетки К..кова канала, напротив колокольни Ни….ского собора. Роза отвернулась от собеседницы, оперлась о решётку и глухо сказала:

– У меня странное ощущение: когда я говорю с вами, я вот будто бы ни с кем не говорю, и тем не менее я не одна. Чувство присутствия никого… Говорить легко. Вы словно бы ничего не излучаете… Вы не подумайте, будто я какой-то бунтарь, еретик, восстающий против порядка вещей в Божьем мире. Эдакий горбатый Иван Карамазов пятидесяти шести лет, еврейского происхождения и в юбке, который собирается властной рукой ткнуть Создателя, как нашкодившего котёнка, носом в смрадные страдания человечества… Поймите – это не бунт. Бунтовать может тот, кто ощущает хоть какую-то силу в себе, за собой, чувствует истину, пусть и ложным чувством, – но я-то знаю, что ни силы, ни истины во мне и со мной нет. Какой же возможен бунт на таких основаниях? Истина вне меня. И она мне… отвратительна. Это так и я с этим живу и буду… наверное… смиренно жить дальше, зная истину и зная, что она мне отвратительна.

– Роза Борисовна, простите, о чем вы говорите сейчас?

– О себе. Знаете, до девяти лет моя жизнь была адом. Меня не удалось сдать в детский сад – дети, эти ангелы, избивали маленького уродца до крови, до обморока. Но потом пришёл великий гнев, такой, что я чуть не убила сама нескольких сволочонков – и с тех пор бояться стали меня. Тут я окрепла, затем встретила девочек—Алёну, потом Лилю и Марину – и спасительный круг замкнулся. Моя омерзительная, отталкивающая внешность не вредила дружбе – дружба ведь не ищет внешности. По принципу полноты развития форм если на свете есть красавцы – должны быть и уроды. Мне выпало быть одним из воплотителей этого великого принципа, вот и всё. Какой-нибудь прихвостень старинного мыслеблудия мог бы тут вставить, что я в прошлой жизни очень сильно нагрешила, вот и уродилась уродкой… славно! Чего ж только не выдумает человек, чтобы оправдать свои несчастья! Но мы это сразу и навсегда отметём за ненадобностью. Вина, оправдание – ни к чему. Есть факт рождения уродливого существа, в которое втиснули искру разума, что очень мило со стороны ваявших меня мастеров. Мерси. Но скажите, пожалуйста, для каких надобностей мне была дана ещё и огромная, яростная женская природа, для чего она раскалённым углем жгла мои внутренности десятками лет и не угасла до сих пор? Что вы хотели этим сказать, скульпторы меня? Для чего женскому уродцу дикая сила желания, которое ничем не утолить и ни во что не воплотить? А вы знаете, сколько нас на свете – отвратительных женщин с вечно раскалённым угольком внутри? Для чего, для каких надобностей нужна эта мука?

– Ох, как вы всё преувеличиваете, Роза Борисовна… Ничего отвратительного в вас нет. Своеобразная такая внешность, не более того. Это всё… психология. Вы сами создали отталкивающий образ себя, в своем воображении, и решили кого-то в этом обвинить, вот вам и нужен образ нехорошего Творца-мучителя. На Бога вообще что хочешь можно свалить, ведь никаких возражений не поступит. И доказательств не надо… Я знала женщин пострашнее вас, и ничего… как говорится, нашли они своё женское счастье.

– Счастье! – усмехнулась Роза. – Вы о чём? Ничего вы не поняли. Какое для меня возможно счастье? Я прирождённый отщепенец. У меня нет чувства родства ни с чем, ни с кем на свете. Никого не было, кроме девочек, а вот и девочек моих нет.

– Алёна…

– Мы могли быть… только вместе, вчетвером. Теперь всё рассыпалось. Теперь впереди только ночь и зима.

– Разве ваша жизнь так уж безрадостна? Вы освоили компьютерные технологии, и так ловко, что вас опытные люди поймать не могут. Вы много знаете, по слухам – отлично преподаёте, вас уважают. Есть родственники… Прекрасная, удобная квартира… Извините, Роза Борисовна, не слишком ли многого вы хотите от жизни?

– Вообще ничего не хочу. Я сейчас… пишу одно сочинение, мне его обязательно следует закончить, хотя закончить его невозможно. Вот, пожалуй, единственное, чего я хочу по-настоящему, – написать это свое сочинение. На вольную тему, ха-ха…

– О чём?

– Если угодно – о Боге. В конце концов, Единый Бог – это наша еврейская сказка, и я не намерена её никому уступать… А вы знаете, – и Роза пристально взглянула на Анну чёрными глазами, – я вам его покажу. Допишу и дам прочесть. И про договор расскажу, всю правду расскажу.

– Про ваш договор с Лилей, Мариной и Алёной?