Нина Родинка размышляет:
– Итак, сколько зерен составляют кучу? Сколько частных случаев должно накопиться для превращения в общий закон?
Три подруги шли по перрону метро, одна упала под поезд, две прехладнокровно посмотрели на это и отправились дальше по своим делам. «Какой ужас!» – воскликнули вечером миллионов тридцать и назавтра забыли об этом. Частный случай соринкой утоп в море общего закона, по которому люди, как правило, не поступают подобно нашим двум подругам.
Пьяный водитель на повышенной скорости въехал в остановку и одним махом уложил насмерть пять человек. «Какой ужас!» – воскликнули вечером сорок миллионов и назавтра забыли об этом. На дорогах достаточно трезвых водителей, и пассажиры на остановках пока что в массе своей остаются в живых.
Мамаша приемного ребенка в воспитательных целях забила его до смерти, закопала в болоте и объявила, что дитя пропало. «Какой ужас!» – привычно воскликнули миллионов пятьдесят и забыли об этом все ж таки не назавтра, а дня через три. Изрядное количество приличных мамаш окутывает светлым облаком общего закона дикий частный случай.
Возглас «Какой ужас!» будет изъят из обращения тогда, когда трагедия станет правилом жизни и в частный случай превратятся взаимопомощь, соблюдение нормы, забота о близких, разумное поведение, самоконтроль… А пока мы орем: «Какой ужас!» – жить можно.
……………………………………………………………………
– Да это Инниной мамы квартира вообще! – рассвирепел дядька. – С какой стати я тебе отдам? Я думал дать там на учебу, на одежду или за границу съездить… Тысяч пять уйе могу найти. Ты соображаешь, сколько стоит теперь трешка на Беговой? Тебе за что отваливать такие куски? За то, что ты меня пьяного подкараулила? Андрей, прости, не тереби меня, я этого так оставить не могу.
– Вы хоть убейте друг друга, но без девочки, – заявил Андрей и силком вытащил Нику на кухню, где, по счастью, стоял недорогой музыкальный центр и под рукой оказался первый альбом Эгле. Так что битва титанов происходила еще и под распевы «Лесной», пока Андрей поил оцепеневшую девочку чаем и рисовал ей кошек прямо на столе, карандашом.
– Подкараулила? Что значит – подкараулила? Ты со мной спал, четыре раза.
– Все четыре спьяну. И ни разу не кончал.
– А вот это извините! Разок пришлось кончить!
– Я за этот разок уже заплатил. Я тогда вообще все выскреб, что было, только чтоб тебя, шлюху, не видеть!
«Гитару, дурак, принес, – промелькнуло в уме Валеры Времина, – песни думал петь!»
– А ты за что меня оскорбляешь? За то, что я влюбилась в тебя? Если влюбилась, то шлюха? Вы таких любите, каким насрать на вас семь куч подряд, да? А если полюбила – то, значит, идиотка? – закричала Карантина, вскочив с дивана и перестав принимать соблазнительные позы.
– Я не потому сказал, что ты влюбилась, а потому, что все прекрасно знали, чем ты занимаешься. Тебя в нашу компанию Куркевич притащил, с панели.
– Он врал! Он мне мстил!
– Чего ему было врать? Да и без того было понятно за десять кэмэ, что ты с помойки. Ты посмотри на себя в зеркало, графиня Монсоро. На тебе клейма ставить некуда. Розовая п… в звездах!
Растоптал дядька ее парижский костюмчик – и погиб, сам того не зная.
Карантина помолчала. Потом налила коньяку себе и Времину.
– Давай, Валера, выпьем.
– Ну давай, – обрадовался дядька. – Ладно, не злись, я лишнего тут хватил. Нормально обсудим, как чего. Я ж говорю – в разумных пределах помочь могу. Но по доброй воле! Не тяни жилы из меня, и я тебе пригожусь, ей-богу. Будь здорова!
– И ты будь здоров, Валера Времин. Я сюда ехала и все про тебя думала, вспоминала прошлое. Ты вот на мне печать поставил, обозвал. А ты знаешь мою жизнь? Ты в деревне Ящеры был, когда откуда я сбежала? Маму мою видел? Ты знаешь, что я бита была все детство золотое? Что я голодала? Да, были у меня мужчины, так что? У тебя женщины, у меня мужчины, только почему-то вы за то же самое называетесь молодцы, а мы б… Деньги брала, да? А почему нет? Такая моя работа – быть женщиной. Ничего-ничего, я дождусь. Я вас самих всех на панели увижу! Ты меня сейчас оскорбил так, Валера, что прощения не будет. Я тебе объявляю войну. Я тебя уничтожу. Я истреблю тебя как… таракана. Ты ко мне приползешь и будешь умолять забрать эту твою сраную квартиру на Беговой, а я не возьму Я больше ничего от тебя не возьму.
– Ты что, Катя, с катушек съехала? Ты меня убивать собралась?
– Нужно мне тебя убивать! Еще за такую дрянь в тюрьме сидеть! Я тебя опозорю. На всю Россию опозорю. На весь белый свет!
– Андрюша! – закричала Карантина. – Иди сюда. Мы разговор закончили. Дядя Валера уходит от нас.
Времин схватил гитару и стал, горестно мыча, ее трясти.
– Вот! Хотел по-человечески, дурак! Андрей, ты подтверди, что я хотел по-человечески!
– Да что вы как с цепи сорвались? – рассердился Андрей. – Вы на девочку посмотрите, вы ее до больницы доведете.
– Эх! – завопил Валера и побежал на кухню, где крепко расцеловал Нику и сунул ей в карманчик брюк свою визитку. – Звони, доча, звони, – шепнул он ей на ушко и ринулся в прихожую, потому что Карантина уже неслась к ним.
– Что он там говорит? Руки прочь от дочери! Теперь только по суду, по суду увидишь!
– Пошла ты на хер, подлая ты, грязная тварь. Чтоб мне тебя не видеть ни на этом, ни на том свете, – по делу ответил взмыленный дядька и вырвался из квартиры.
И тут Ника схватилась за голову руками, сморщилась и тоненько завыла.
– Господи, ребята, – сказал потрясенный Андрей. – Вы что делаете?
Глава восемнадцатая,
в которой наша героиня начинает объявленную войну
Первый залп дала «Метеор-газета».
Материал назывался «ГДЕ ЖИВЕТ ЕГО ПУШИНКА?» с подзаголовком «Брошенная дочь Валерия Времина любит песни своего отца». Алик – тот самый хрен из прошлого, разысканный Карантиной, – сказал, что прежде всего людям надо освежить в памяти фигуранта. Поэтому заметку на полполосы сопровождала выразительная фотография Времина, где дядька, расхристанный, со слипшимися на лбу волосьями, терзал гитару, как-то странно, по диагонали, перекосив при этом пасть. В уголочке же поместили маленькое испуганное личико Ники с подписью «Вероника заканчивает школу и мечтает о встрече с отцом».
Корректор «Метеор-газеты», Виринея Сабо, с удовольствием подкорректировала подпись под Времиным, и она стала выглядеть так: «
«Метеор-газета» собиралась продолжить намеченную линейку и уже сфотографировала Карантину в синем халате с драконами, как ее тут же обошла пронырливая «Жизнь-копейка». Через три дня после выхода «Метеор-газеты» «Жизнь-копейка» опубликовала полосное интервью с Карантиной, где та оказалась продюсером Катаржиной Грыбска, музой Валерия Времина, той самой пушинкой, воспетой в бессмертной песне.
«Жарким августом 91-го года, – рассказывала Катаржина, – мы с Валерием встретились в потрясенной историческими событиями Москве. Встретились – и полюбили друг друга. Наш роман протекал бурно. Мы осознавали, что государство катится в пропасть, и от этого еще больше хотелось личного счастья. Валеру тогда знала вся страна, он постоянно выступал, а я следовала за ним как преданная собачка. Я ничего не могла поделать со своей любовью! Я знала, что он женат, но верила, что наши жизни соединятся в одну. Он тоже любил меня и написал тогда суперхит «Моя пушинка». Помните там слова «и карие глаза твои, как ночь любви»? Это обо мне…»
–
