Смерть это все мужчины

терпение моё лопнет и я решу, что лучше дать, чем объяснять, почему нет.

– Александра Николаевна, ты? А я всё жду, жду, когда ж ты позвонишь.

– Здравствуй, Лев Иосифович. Ммм, как здоровье?

– Здоровье? Отличное здоровье, что это ты вдруг беспокоишься о моём здоровье?

– Я заметила, ты располнел, а полные мужчины – сердечники.

– Да! Мой вес растёт соразмерно моему весу в обществе! А сердце у меня, кстати, дай Бог каждому. Имею к тебе интересное предложение – приезжай в гости, а потом мы с тобой сделаем прелюбопытнейший визит. Надеюсь тебя удивить! Сейчас я на службу, да! А часам к четырём милости прошу ко мне. Живу я всё там же…

Покойники просят о встрече – уважим покойников Я согласилась. Если Коваленский собирается познакомить меня с кем-нибудь из «политической элиты города» (выражение, не терпимое иначе, чем в кавычках), то мне это будет полезно как журналисту.

Вот почему я так благодушна – сегодня четверг, день Юпитера, царственный, не чуждый справедливости день. Всё хорошо в Юпитере, кроме некоторой душевной тупости, солнечной имперской лени, самодовольства зрелого и властного мужчины, слишком привыкшего повелевать. Вам не удастся влезть к нему с партикулярными жалобами и частной инициативой – Юпитер просто назначит вам дела дня. Ему неинтересно, что вам нужно, он превосходно знает, что вам по чину положено.

В честь Юпитера надо принарядиться. У меня есть светло-коричневое платье в эллинском духе и немного золота – цепочка, кольцо с топазом. Может, сегодня распустить волосы? Нет, какая же может быть распущенность в присутствии Юпитера, это надо приберечь на завтра, ко дню Венеры-мамы, наградившей меня своими ненужными дарами…

Аудит накопленных эмоций дал позитивный результат: нарыв отношений к Льву Коваленскому словно рассосался. Я выдохнула ненависть обратно в мир, и болезнь прошла. Растаяло ли моё безумие в коварном воздухе марта или отлилось в пулю и летит к намеченной цели? Сегодня я не получу ответа – Юпитер, друг пиров и наслаждений, никогда не одобрял преступлений страсти.

2

Третий этаж, без лифта. Новая стальная дверь. А на старой была прорезь с надписью «Почта» – какое доверие миру. Теперь в чести броня, глухая защита, заборы, охрана, сигнализация, меры безопасности, средства «от…». От воров, от комаров, от пота, от детей, от стресса, от боли… Смешно говорят в народе – «У вас есть что-нибудь от головы?». Дайте, дайте мне наконец что-нибудь от головы, и заодно от сердца. Стучит, зараза. Всё-таки стучит.

Дверь мне открыла надёжная женщина неопределённых лет. Мне нравятся эти приятные квадратные женщины с обветренными лицами, которые идут рано утром за лопатами, швабрами, метлами, вёдрами. Зимой они носят куртки с капюшонами из искусственного меха, летом достают линялые тишотки с экзотическими рисунками. Их редко увидишь в поликлиниках – они сразу попадают в больницы, выработавшись до предела.

– Лев Осич, к вам! – крикнула труженица, удаляясь.

Коваленский вышел в прихожую и призывно махнул мне рукой.

– Пошли, пошли в гостиную, я там бумаги разбираю.

Причудливо он вырядился: белая рубашка, строгие брюки, а поверх – бордовый велюровый халат. В этом было что-то литературное.

Квартира заметно обветшала и съёжилась. Да ещё бьющее в окна без штор солнце высветило трещины и пятна сырости на потолке, царапины на мебели, дырявую обивку дивана. Круглый стол красного дерева был завален бумагами. Гостиная Коваленских казалась мне когда-то огромной, богатой, я воображала, как в ней сидели неведомые князья на музыкальных вечерах. Ха, князья могли тут оказаться, разве что навещая своих старых учителей сольфеджио. Но две картины настоящие – один Шишкин, один Айвазовский; коли художник живёт долго и работает много, косоруким, которые сами рисовать не умеют, перепадает. Лес и море. Сейчас их рисуют только тронутые дилетанты из бывших кружков живописи при доме культуры. Смелые художники писали Бога, скромные – места его отдыха. Говорят, Айвазовский был пренеприятный тип, сварливый старец, ничего не читал, величался, всем раздавал советы – но на его морях это никак не отразилось…

– Шторы, скатерти, бельё – всё в стирке, – сообщил Коваленский. – Тамара Петровна тут бьётся вторую неделю. Садись, что озираешься. Это, между прочим, твоя квартира. Смотри, что нашёл – свой реферат за третий курс, по отмене крепостного права… Думаешь, выбрасывать?

– Недрогнувшей рукой, – отвечала я.

– Согласен… Да положи ты сумочку куда-нибудь, вцепилась. Что у тебя там? Диктофон? Можешь не стараться – я у специалистов на прослушке. Ты хоть знаешь, кто я такой? Сиди ровно. Сегодня подписан официальный приказ: я – советник губернатора.

– Как дошла ты до жизни такой? – Я не удержалась от улыбки, с такой комической важностью Коваленский сообщил мне то, что я знала уже третий день.

– Дошла извилистым путём… У меня сложный сплав выгоды и убеждений, да, и выгоды, и убеждений. Нельзя оставлять общество без идеологии, вот что я тебе скажу!

– Какая там идеология? Дожрём остатки Россиии начнём вырождаться как следует, слава тебе, Господи.

Коваленский посмотрел на меня остро, с любопытством.

– Сказано лихо. Но ценности – не имеет. Вот потому либералов и не приспособить к государственной работе – нет креатива. То, что ты сказала, всем известно. Это известно и бизнесу, и губернаторам, и верхушкам всех партий, и Кремлю, разумеется. Запас прочности – лет на пять-семь. Потом, Сашенька, обвал. Большой системный обвал. Придёт настоящая расплата за развал Союза. Все болячки – демографические, сырьевые, национальные, жилищно-коммунальные, – все дадут метастазы. Поэтому сейчас приличные средства отпущены на развитие сил стяжения, прежде всего – на местный патриотизм федерального подчинения.

– Наш губер и так патриот под завязку. Публичный дом хотел построить – первый в России. Каждый месяц новый памятник открывает.

– Чувства мало, нужен разум.

– Ты будешь изображать разум нашего губернатора? Ой, Лёва, ты надорвёшься.

– Ты ничего не понимаешь, – сердито заявил Коваленский. – Я с ним плотно работаю, он парень с тараканами, как все они, но вменяемый. Кстати, могу тебе найти хорошую должность. Хочешь на руководящую работу? Заместителем в правительственный вестник? Или в комитет по печати?

– Ты бы сам укрепился, а потом должности раздавал. У нас в провинции аппетит нервический – съедят целым куском и не моргнут.

– За твоими речами, за всем твоим красиво обустроенным фасадом чувствуются гранитные валуны убеждений. Может, выпьем коньячку и ты мне о них расскажешь?

– Пить не буду, мне завтра вставать в семь утра, а поговорить могу. Мы раньше подолгу разговаривали, если помнишь. Убеждений твёрдых, как ты говоришь – гранитных, у меня нет. Да и у тебя их нет, не ври. Но сознание работает, перемалывает информацию, так что мешочки с мукой для собственного потребления я скопила. Это, Лёва, всё доморощенное, ручное, единоличное. Кустарный промысел – не суди строго, куда мне до вашей фабрики…

3

Мы уселись на кухне, где по-прежнему стоял чудный буфет, разукрашенный резчиком – виноградные гроздья, ангелочки, не лишённые половых признаков. Коваленский достал хрустальный графин с коньяком и тарелку с нарезанными сырами. Для меня нашлась бутылочка «Эвиана». «Патриот новоделанный, – подумала я. – Не «Святой источник» пьёт, а воду французских Альп. Нет, никогда этим лицемерам не дойти до аксаковской честности. Любишь родину – ешь, пей своё, одевайся вместе с народом – в родное, в китайское!» Даже по едва заметному нежно-ленивому всплеску внутри графина, когда хозяин ставил его на стол, было понятно, что грамм этого коньяка стоит дороже рубля, дорогим был и стойкий, но не навязчивый аромат сыра. «Имели мы вас и будем иметь» – был бы неплохой фамильный девиз рода Коваленских.