Толстый охранник проводил нас в холл, сильно напоминающий гардероб зажиточного дома культуры – направо, за барьером, плечики для одежды, и при них человек, налево телевизор с креслом, и в нём человек, солидно обустроенный, судя по количеству пакетов с чипсами. За стеклянной дверью – она открывалась, почуяв клиента, как в универмагах, отелях и аэропортах, – виднелась беломраморная лестница вверх. По ней к нам спустилась ладная девица в деловом костюме цвета лососины.
– Лев Иосифович? Александра Николаевна?
– Лариса Игоревна? – спросил Коваленский, взглянув на девицын бейджик.
– Очень приятно, – пропела та, забыв, однако, поздороваться. Мы тоже не настаивали. – Дмитрий Степанович просил вас пройти в зимний сад.
Мы одолели три пролёта и оказались у очередной стеклянной двери. Возле неё стояло чучело – медведь на задних лапах, с триколором в когтях. Мне губернаторово логово и сразу понравилось, а от медведя совсем потеплело на дулю. Вдобавок из зимнего сада раздавались звуки баяна. Не веря своим ушам, я расслышала в них упрямые попытки изобразить знаменитую мелодию Астора Пьяццолы.
Вход в галерею был из круглой комнаты, где и вся начинка обладала приятной плавностью, мягкостью. Овальный стол был уже накрыт на четыре персоны, золотистые стулья с изогнутыми ножками были готовы принять четыре задницы, а на стенах приветливо горели матовые шары, установленные в неумолимом ритме по всей окружности. Пока Лариса Игоревна докладывала Константину Петровичу о нашем визите, я насчитала двенадцать шаров.
– Пожалуйста, проходите. Валерий Семёнович вас ждёт.
Джунгли, открывшиеся нашим глазам, со всей очевидностью доказывали: когда Илья Матвеевич впервые приехал в город Ленина, он, несомненно, посетил Ботанический сад. Вряд ли, конечно, по своей инициативе. Наверняка в те
Наконец мы его увидели.
Александр Фёдорович, плотный краснолицый мужчина инфарктного возраста, в белой рубашке, расстёгнутой на три верхние пуговицы, и синих трикотажных штанах, с блаженным видом терзал солидный немецкий баян, сидя среди пальм и суккулентов в бежевом кожаном кресле. Перед ним на стеклянном столике стоял графин с прозрачной жидкостью и старорежимный гранёный стакан. Остатки чёрных с проседью волос, видимо, тщательно уложенных днём, взмокли от пота. Веки Павла Романовича были опущены. Он преследовал ускользающую мелодию.
Па-рам-пам-парум-ра-ру-рам… Па-рам-пам-парум-рарурам…
Лариса Игоревна выжидательно молчала.
Я взглянула на Коваленского и удивилась перемене: исчезла всякая развязность и распущенность, ловко втянулся наетый животик, все черты лица собрались в сосредоточенный и строгий рисунок. Чем отличается государственный человек или здание от негосударственного человека или здания? Фасадом. Коваленский поменял фасад и теперь был облицован государственностью, точно мрамором.
Тут глаза Леонида Тимофеевича открылись. Они были синими и безмятежными, как небо Аргентины.
– Лев Иосифович, Александра Николаевна, – произнесла лососина.
– А. Да.
Валентин Викторович вздохнул, снял баян и опустил его на пол.
– Здравствуй, Лев Иосич. Здоровались, правда, сегодня. Ну ничего. Совсем не здороваться нехорошо, а по два раза никому вреда. Жена твоя? Саша? Вот это жена. Э, да ты везунчик, Лев Иосич. А я вот музыку слышал по телевизору, такая музыка… за душу берёт, хотел по памяти – не выходит. Разучился совсем.
– Это мелодия аргентинского композитора Пьяццолы, можно ноты найти, – сказала я почтительно.
– Что ноты. С нотами ещё хуже, – махнул рукой Борис Андреевич. – Пошли закусим. Аргентина, значит. Буэнос-Айрес. Был в прошлом году. Не понравилось.
5
За обедом нам прислуживал расторопный белокурый меркурианец в холщовой русской рубашке, с безмятежно-порочным личиком и тайными крылышками на ногах. Для начала он привёз грамотную закуску: студень из петуха с хреном, селёдку с луком, солёные овощи и жареные лисички. На столе уже поджидали нас три графина с разноцветной (лимонная, клюквенная, укропная) и один с чистой.
– По-домашнему, – объяснил Анатолий Владимирович. – Намотался по банкетам выше крыши… Давайте без фокусов, наливайте что на кого глядит. По-простому. Я сегодня отдыхаю… Это дочкин дом. Для дочки строил в подарок, по моему проекту. Трёх архитекторов поменял – ну, без понятия люди. Я одному говорю: тут хочу дорожку. И чтобы она туда-сюда, а по бокам стояли такие качельки, вроде как скамейки, на цепочках, под навесом. Чего, спрашивается, непонятного? Во всех парках раньше были, так приятно – сядешь с девушкой, качаешься. А он смотрит на меня, как будто я идиот, и тыквой мотает. И я знаю, что он думает. Вот, думает, совок чугунный, вылез в начальники и скамейки на цепочках желает, как в совковой зоне культурного отдыха…
Губернатор удручённо покачал головой и принял чистенькой.
– Ты, Лев Иосич, будешь когда с интеллигенцией разговаривать, так скажи ей – любовь сладка по взаимности. Я вас не трогаю, и вы ко мне с уважением обязаны. Я шестьдесят семь процентов взял на выборах! Я сам с высшим образованием. И с головой у меня порядок. Я качельки хочу не по дурости, а потому что они мне нравятся. Хорошо мне на них было, ясно? Шесть лет мытарят, по косточкам разбирают, шипят – как встал, да как повернулся, да во что одет, да что сморозил. Но тут, вот тут, – он постучал себя пальцем по лбу, издавшему неожиданно мощный и густой звук, – тут крепко сделано. На парном молоке, на яичках с-под курочки, на своей картошке, на сене из ста трав! Меня смешками вашими не прошибёшь.
– Юрий Трифонович, может быть, имело бы смысл вам встречу организовать с интеллигенцией? Поговорить о насущных проблемах. Если сделать грамотный подбор групп и правильную прессу позвать, возможно, удастся внести существенные корректировки в имидж. Обогатить ваши личностные проявления. Расширить стратегическую базу. Ввиду будущих дискуссий по третьему сроку. [5]
Губернатор, энергично тыкавший вилкой в лисички, при словах о третьем сроке заметно взволновался.
– Вот ты мне объясни, советник, кому непонятно, что закон про два срока – натуральное вредительство, и больше ничего. Ну, попался вам дрянь-губернатор – так избиратель его сразу бортанёт, после первого срока. А если выбрали на второй, значит, он правильный человек. А если правильный человек, так за него надо держаться, всеми лапами! От овса кони не рыщут, от добра добра не ищут, разве не так? И работай, сколько влезет, раз народ поручил. Хоть двадцать лет, хоть тридцать. Хоть пожизненно. А то как у нас получается? Выбрали парня, и что он успеет за четыре года? Ну, еле-еле дом построит да родню приспособит к делу. Без родни в нашем звании никак, не доверишься же никому, они тоже суки, но свои, ладно. Наобещает всего, там петелька, там крючочек. Попробуй разберись, у кого какие интересы и кому что сунуть на голодные зубы. Только в ум войдёт, на ноги встанет, мускулами обрастёт, возьмётся за социалку – срок выходит, опять ищи-хлопочи копеечку на выборы. А там опять лихоманка. Я вот сейчас имею реальность кое-что сделать для здравоохранения, и не так что-нибудь, а на серьёзе. Полная реконструкция энской больницы. Есть люди, есть проект, у всех своя выгода – только не у меня. Чего париться? Мне через два года с вещами на выход. Был бы третий срок – другое дело…
Меркурианец принёс уху в супнице.
– Царская уха! – сказал губернатор, видимо неравнодушный к слову «царская». Кстати, четвёртый стул оставался пустым, жена нашего юпитера к столу не вышла.
В жирной ухе плавали впечатляющие куски белорыбицы.
– Как вам уха? – с неожиданной галантностью обратился ко мне Антон Григорьевич. – Под ушицу не выпьете? Может, чего лёгонького принести? Совсем не пьёте? Какая умница. – Он посмотрел на меня с умилением. – У меня мама не пила ни грамма. Ни в какую, хоть ты что! Новый год ей не в Новый год, дни рожденья вообще за праздник не держала. Приезжала сюда, в дочкин дом, – всё хмурилась. Раскулачат, говорит, тебя, Вася. Характер! Три года назад схоронил – полезла на крышу антенну чинить, током убило. Восемьдесят четыре годика… Помянем маму.
Помянули маму и ушицу приговорили. Георгий Филиппович раскраснелся, взопрел, засверкал
