Михаил, вытирая руки простыней.
— Ты в какое место руками попал? — подозрительно спрашивает Андрей.
— Самое нужное, — успокаивает Велетнев, — баба в обмороке, мужик в трансе!
— Да? Ну ладно, поспрашивай тут, а мы квартирку осмотрим.
Велетнев швыряет простыню на треснутый глобус девкиной задницы.
Спрашивает горбатого:
— Любишь толстых?
— Да, потому что ненавижу худых, как ты, — злобно цедит сквозь зубы урод, — скоро ты еще худее станешь.
— От такой жизни запросто, — соглашается Велетнев. Понимает, что урод не напуган. Растерян, но быстро приходит в себя.
Недолго думая, рубанул по ключице, одновременно перебивая ногу в голени. Задохнувшийся от боли горбун мешком валится на пол. Михаил неторопливо вытаскивает из кармана универсальный нож фирмы «Mammoth», раскрывает. Беседа начинается …
В коридоре Удальцов дает Барабанщикову какой-то пузырек:
— На, возьми.
— ??
— Нашатырь это. Я Мишку знаю, понадобится, — поясняет Андрей.
Мешок с костями, когда-то бывший горбуном, отправляется в далекое плавание по теплым волнам городской канализации. Девка очнулась от резкого запаха нашатыря. Оглядывается, слушает. Быстро, как солдат по боевой тревоге, одевается, бросается к выходу. Взгляд цепляется за знакомые бумажные прямоугольники — на столике, сиротливо притулившемся в уголке, лежит пачка банкнот. Ни секунды не колеблясь, хватает деньги, хлопает дверь, по лестнице стучат каблуки.
Утром в доме на окраине Варшавы тихо замурлыкал телефон. Ухоженный, с маникюром палец нажал кнопку спикера. Мужской голос глухо произнес:
— Нашего отца не стало.
— Как? — уточнил обладатель маникюра.
— Потаскуха, — коротко ответил глухой голос.
— Такая привлекательная? — усомнился «маникюр».
— Нет, — ответил голос, — ей открыл дверь, остальное сделали сообщники. Ограбили, убили.
— Шлюху…
— Уже. Как глубинная бомба, сначала нырнула, потом взорвалась, — вежливо перебил голос.
— Хорошо, — ответил «маникюр», — подыщите замену.
— Слушаюсь.
Российское посольство предоставило все необходимые сведения о Валиеве. Из них следовало, что господин Валиев занимается небольшим нефтяным бизнесом. Большая часть дохода идет на благотворительность — оказание помощи бедным эмигрантам-соплеменникам и их семьям. Потому на счетах в банках имелись деньги не только от продажи бензина, но и добровольные пожертвования от богатеньких братьев по вере.
— Классика! — машет рукой Удальцов, — по Ильфу и Петрову. Собрать деньги в помощь голодающим детям, а потом закупить оружие для мусульманских бандитов.
— И себя, дорогого, любимого, не забыть, — усмехается Велетнев. Барабанщиков шуршит распечаткой плана дома:
— Вилла — обычная типовуха. Повезло.
— Мансарда есть? — спрашивает Удальцов, не подходя к столу.
— Есть, — отвечает Велетнев, внимательно всматриваясь в план, — и спальня в мансарде. Видать, басурман на звезды любуется пред сном.
— Тогда дело в шляпе, осталось разобраться с охраной. Этим займитесь вы оба, а я похлопочу насчет транспорта и оружия.
Машина стремительно глотает ровную ленту шоссе. Двигатель чуть слышно завывает на подъемах. Возле каждого поста полиция останавливает машину. Трое крепких молодых людей в салоне вызывают подозрение. Приходится показывать документы. Это раздражает одного, самого крупного и свирепого на вид.
— Какой-то ты чувствительный стал, Михаил. Брось, ерунда это все, — недовольно говорит Удальцов, — не стоит так раздражаться из-за повышенного внимания служивых.
— Меня раздражает только внимание мужиков, — отвечает Велетнев, — женщинам можно.
— Даже тем, что в форме? — ехидно уточняет Удальцов.
— А что, не бабы, что ли?
— Не так уж у них тут и чисто, — вмешивается в разговор Барабанщиков.
— Ты о чем? — удивленно поворачивается Удальцов.
— В их кино все красиво: города все как шампунем вымыты, трава только что покрашена, а женщины — все красавицы! На самом деле все не так.
— Верно смотришь, Василий, в корень, — отзывается Велетнев за рулем, — скоро еще хуже будет.
— Почему? — удивляется Василий.
— Потому что они все демократичные и политкорректные и по своей демократичности напустили в дом всякой дряни: цыган, негров, индейцев, арабов, наших бандитов и прочих чеченцев, которые работать не хотят, а желают получать пособие и торговать наркотой. Ты заметил, сколько цветных на улице? Белых нет, белые работают.
— Ну, не все же такие бездельники, — усомнился Барабанщиков, — и среди европейцев лентяев хватает.
— Верно, хватает, — соглашается Велетнев, — но на одного черного, который работает, приходится по три-четыре десятка родственников, которые умеют только зеленый чай хлебать да сплетни рассказывать. А у чурок как у евреев: один зацепится — всю родню тащит. Вот и наплодилось их столько, что без дедушки Гитлера не разобраться.
— То есть? — удивляется Василий.
— То и есть, что уже которые выборы подряд националисты, а по-простому фашисты, набирают все больше и больше голосов. Заметь, ни в одной европейской стране не запрещены националистические организации. Власти только делают вид, что их нет. Выборы показывают настроение коренного населения лучше всяких опросов. Подожди, Васенька, они скоро начнут к нам ездить, изучать теоретическое и практическое наследие великого товарища Сталина, учителя и партайгеноссе Гитлера.
— Да ну!
— Зуб даю.
По обе стороны дороги поднимаются к небу редкие деревья. Незаметно надвинулся лес, вплотную к дороге подползли кусты. Если какое-нибудь копытное перепрыгнет невысокое ограждение, выскочит на проезжую часть, никакие тормоза не спасут… Но все-таки, какое удовольствие вот так гнать по отличной лесной дороге. Справа и слева мелькают стволы сосен. Холодный осенний воздух шуршит в открытых окнах, прохладной пятерней ерошит волосы.
Придорожные холмы засыпаны рыжей хвоей, будто на них линяло стадо больших коричневых ежиков. Незаметно пересекли Германию. Дорога идет по Польше. Здесь тоже Европа, но больше на бумаге. Часто встречаются бедные деревеньки, машины местных в большинстве старые, много еще советских «Жигулей» и совсем древних немецких и французских автомобилей. Дорогу поляки сделали неплохую. Удальцов придавил газ, машину понесло, как на гонках. Снова лес. Сбавил скорость, стали различимы березы за окнами. Легкий ветер шевелит желтеющей листвой. Солнечные лучи пробиваются на дорогу, плетут серо-белые узоры и тут же рассыпаются. Глаза устают от этого мелькания. За поворотом Андрей сбросил газ, немного проехал и
