собаке, остальное сложил в тарелку. Пёс, завизжав, набросился на лакомство, на время отбросив баранью кость, которую грыз до этого.
Трофим расставил тарелки с дымящимся шулюмом. Трезор разлил всем коньяк, не забыв оповестить, что коньяк фильдеперсовый – пять звездюлей. Отодвинув рюмку, Таня налила себе сок. Когда все расселись, Трезор взял первым слово.
– Знаешь, что хочу сказать, Татьяна Викторовна. Мы неспроста сегодня собрались в мужской компании, есть важная причина. И мы бы не позволили Андрею привести сюда подругу, если б…
Заметив тень усмешки на Танином лице, он слегка повысил голос.
– Ты слушай, слушай, это очень серьёзно. Всё, что касается Короля – для нас это святое. Его близкие – это наши близкие. Первый тост поднимаю за него – земля ему пухом.
– Нам не нужно ничего доказывать, – горячо вмешался Второв, – петь дифирамбы и расстилаться, мы давно всё доказали и живём сами по себе – понимаешь тему, да? Просто мы знаем, помним, и всегда будем помнить.
И он поднял рюмку:
– За Виктора Александровича.
Все выпили, не чокаясь.
Таня мрачно усмехнулась – уже в открытую. Её отточенная, как шашка, память оценила тёплые слова людей, о которых дядя Юра упоминал как о «ловко соскочивших засранцах, которых не мешало бы свозить на Волгу».
Похлёбка была ароматная, горячая, некоторое время все сосредоточенно работали деревянными ложками, было слышно, как Кучум о чем-то шепчется с собакой на своём языке. После второй рюмки завязался общий разговор. Лица Трезора и Второва – при обращении к Тане – выражали приветливость, а слова – сердечность. Но она не поддавалась их обаянию, и с натянутой улыбкой выслушивала их тирады.
Стремительно темнело. Прохлада подкрадывалась из-за сдвинутых деревьев, а над ними, словно подвески, замерцали звёзды в подернутых прозрачной дымкой глубинах. Маленькая пташка пропела сонно в зарослях свою вечернюю песню. Как был доволен Кучум! Как мало надо было ему и его товарищам: полоска синего неба, лоскут прибрежного леса, костер, кусок мяса, и они счастливы безмерно. Нелегкая жизнь кочевника приучила их довольствоваться малым. Кучум уже был сыт. Но ещё далеко до конца трапезы. Перед ним стояла чашка с костями. Он взял самую большую, внимательно рассмотрел, повертел перед глазами, как ювелир редкую вещь, и начал отделывать её. Он ловко выскребал ножом из складок студенистую массу, скоблил зубами суставы, припадал ртом к круглому срезу кости, высасывал мозг. Удивительно, как у него согласованно работали руки, губы, язык, нож, глаза, мышцы лица, и всё это сопровождалось таким сочным причмокиванием, что даже двум собакам, юлившим перед ним хвостами, было невтерпеж. Они ловили каждое выражение и беспрерывно смахивали языком набегавшую слюну. Но Кучум работал теперь не ради желудка, а ради искусства, и собаки, а вместе с ними Трофим, долго наблюдали за ним.
Второв с Трезором уехали, Андрей с Таней остались – ей захотелось постоять у костра. Считай, день пролетел, словно ему под крылья стрелу вонзили. Она не успела ничего толком сказать, а уже пора прощаться.
Черным шатром высоко поднялось небо. Вызвездило, но всё окружающее терялось в кромешной мгле. Очертания построек не озарял ни один огонёк. На площадке дотлевал костёр.
– Андрюша… Ты чего такой у меня ску-ушный, – манерно растягивая слова, протянула Таня.
Беспомощное пламя вдруг вспыхнуло, и на миг в полумраке перед Андреем вылепилось бронзовое Катино лицо. Он явственно слышал её голос, её характерные интонации, но перед ним стояла Таня, дочь погибшего четыре года назад «Короля», Виктора Кондаурова. Она заговорила, и её голос разлился стремительно, отрывисто, стаккато:
– … Андрюша… ты что, не хочешь со мной разговаривать? Я это не поддерживаю. Если бы я доставляла тебе такое неудобство своим молчанием, уверена: болтала бы без умолку!
Всё будто поплыло в расплавленной мгле. Мятежное волнение, словно туман, охватило Андрея. Его сознание парализовало игрой воображения. Он подошёл к Тане, но каждый шаг давался с таким трудом, будто к ногам были привешены камни. Одно желание владело им: обрести крылья, чтобы вмиг вознестись к сверкающему престолу.
«Катя… моя Катя… Ни блеску благополучной жизни, ни королевам красоты, не затмить волнующий поток твоих кудрей и изумрудные озера глаз!»
Она была недоступной, бесконечно далёкой, и была досягаемой в редкие моменты душевных потрясений, когда он видел мёртвое озеро, тень на камне, и ощущал своё бесконечное падение в глубокую пропасть. И вместе с тем он видел её здесь и сейчас, у костра, на базе, приобретенной Второвым за пять тысяч долларов, после съедения купленного у азиатов барана, где голодные собаки бегают вокруг полуумершего получеловека Кучума, который полуспит, и тени на его морщинистом лице пляшут, и от прикосновения плоский нос старика дрожит студнем, кривятся губы, странно искажая дочерня смуглое лицо.
Андрей бросил в костёр головёшку. Взорвавшееся пламя расшвыряло блики света вокруг. И он узнал в девушке, искусно подражавшей Кате, Таню, которая поспешила отвести свой лукаво-жестокий взгляд. Он обнял её, она к нему прильнула, и он посмотрел в её глаза. Нет, это не ребёнок, раз она способна на такую дьявольскую импровизацию. Она знает, что делает, и какое самообладание в этой игре, в которой она мастерски копирует навсегда ушедшую возлюбленную своего парня.
Он попытался изобразить шутливый тон:
– Ну что, принцесса.
Она посмотрела на него, как на не поддающийся починке механизм. Он спросил, знает ли она, в чём секрет женской привлекательности. И сам ответил:
– … секрет женской привлекательности – это длинная красивая шея, длинные красивые ноги, длинные красивые волосы, длинные красивые серьги, длинные красивые…
С этими словами он вынул из кармана золотую цепочку с крестом и надел на шею Тане.
– … кресты. Каждому – свой крест. Вот, будешь носить свой крест.
Таня ожидала всё, что угодно, но только не это. Смущенно поблагодарив, она принялась разглядывать подарок. Это было изделие из белого золота и бриллиантов, перекладины креста были составлены из тонких проволочек, изогнутых, как виноградная лоза, и переплетающихся между собой, своими изгибами перекладины напоминали женские талии и бедра. Вертикальная перекладина была почти в три раза длиннее горизонтальной.
Андрей убрал с дороги всё мешавшее насладиться близостью хорошенькой девушки – семейные обязательства, воспоминания о былой любви; и уже вникал в свою жертву с живым, непринужденным интересом. Обняв её талию, он поцеловал Таню в давно облюбованное место – родинку на правой щеке.
Глава 121
В начале октября в Волгоград приехали Владимир Быстров, которому нужно было продать квартиру, и Фарид, поставивший себе задачу: убедиться в том, что его сердце здорово. Андрей встретил их в аэропорту и отвёз на эту самую квартиру, которая находилась на Аллее Героев, это был соседний двор с родительским.
– Давай, Андрей Александрович, чисто старайся, – ухмыляясь, приговаривал Владимир. – Катай нас, зарабатывай себе очочки, глядишь, мы начнём хорошо к тебе относиться.
Если Игорь Викторович был ехидной, никогда не поймёшь, шутит ли он, говорит всерьёз, или издевается, то брат его оказался ехидной в кубе. Было ещё одно отличие – со вторым Андрей с первой встречи был на «ты», а с первым до сих пор на «вы», хоть тот несколько раз запросто представлялся по телефону: «Привет, это Игорь».
Фарид был госпитализирован в кардиоцентр, а Владимир ездил на машине брата по своим делам.
Их приезд по времени совпал с приходом контейнера с аккумуляторами. Андрей рассчитывал на помощь Владимира – Игорь Викторович ведь это обещал. Владимир объездил всех крупных поставщиков аккумуляторов, и, когда встретились, сунул исписанный мелким почерком смятый листик:
– Держи, Андрей Александрович, чисто конкретная тебе помощь. Тут цены всех фирм, почём они берут. Дашь цены ниже хотя бы на три процента, будут брать у тебя. Прикинь писюль к носу, что можешь сделать. Тут адреса, и контактные лица. Можешь ссылаться на меня. Есть контакт? Давай, работай. Больше надо работать, лучше.
Это был единственный деловой разговор за неделю их пребывания в городе.
Работать с людьми, которых дал Владимир, можно было только себе в убыток. Конечно, если построить аккумуляторный завод, наладить собственное производство, тогда бы получилось интересное ценообразование. Эти фирмы работали напрямую с заводами по такой же зачетной схеме, что и «Базис-Стэп». С ними можно было только конкурировать за конечного потребителя, но никак не сотрудничать.
Ничего не оставалось делать, как мобилизовать своих сотрудников – мужа Зинаиды Прокофьевны, бывшего водителя трамвая; мужа двоюродной сестры Мариам, бывшего музыканта; и Тишина, специалиста по таможне. Аккумуляторы, увы, не разлетались, как горячие пирожки. Удавалось пристраивать небольшие партии в автомагазины, мелкие розничные точки. Самая крупная продажа – автохозяйство УВД.
– Это не бизнес, – сказал Андрей Игорю Викторовичу.
Тот сначала отмахнулся – «Да и хрен с ним, это деньги Маньковского». Но через день развил бурную деятельность – активировал свой телефонный справочник, и стал обзванивать пациентов, которые могли бы хоть чем-то помочь. Ожидаемого всплеска «чисто конкретных» предложений не произошло.
Большие надежды возлагались на Агропромснаб. Когда летом встречались с генеральным директором, он рекомендовал начальнице отдела снабжения поработать с фирмой Экссон. Та любезно улыбалась, объяснила, как работает схема закупок, её рассказ изобиловал красивыми описаниями и конкретными деталями. Три месяца пролетели, как сказка. Быстров даже записал в своём блокноте услышанную от неё цифру – пять миллионов рублей. Чтобы потом, осенью, возмущённо тыкать запись:
– Вот же, у меня тут записано!
Эта дама продолжала улыбаться и строить планы совместной работы даже после того, как выяснилось, что она живёт гражданским браком с директором фирмы «Цэза» (Владимир посетил эту фирму в числе прочих), и, естественно, Агропромснаб по определению не может ни с кем работать, кроме этой «Цэзы». Интересное совпадение: дама носила фамилию «Подольская», а фирма её мужа была дилером подольского аккумуляторного завода. То есть гражданка Подольская закупала у своего мужа для Агропромснаба подольские же аккумуляторы (позже стало известно, что убыток от её деятельности составил около 10 миллионов рублей).
Таковы были результаты аккумуляторных продаж у Андрея и Игоря Викторовича. Да, неудачный был тот день, когда Маньковский дал деньги на этот проект – в смысле для него был неудачный. Андрей умывал руки, потому как деньги брал Игорь Викторович, после чего передал по адресу. Ну а он обычно прощал всем, кому должен.
Глава 122
Вот уже три года Ирина была замужем. Первое время беззаботная жизнь пришлась ей по вкусу, а Ростов после захолустного Камышина казался столицей. Она старалась полюбить мужа, который был старше её почти на двадцать лет. Но Вениамин, при своей честности и благородстве был невыносимо скучен. А его положительные качества, к сожалению, имели негативную обратную сторону, или, выражаясь медицинскими терминами, ряд побочных эффектов.
Ирина сама не заметила, как из жизнерадостной и уверенной в себе девушки превратилась в забитую и равнодушную тётку. О том, какой она была, своей жизнерадостностью напомнила ей Алёна Веселова, соседка по двору, они вместе выгуливали собак и подолгу болтали.
Однажды Ирина посмотрела на себя в зеркало и задалась вопросом, почему она стала такой квёлой и тусклой, настолько, что мужчины на неё смотрят с сожалением, а женщины с удовольствием, не опасаясь конкуренции, берут в компанию, где намечается флирт.
Дело было не только в скучности её мужа. Хотя и это дало свой результат. Вениамин на всё смотрел, всё слушал, обо всём говорил и всё делал с одинаковой серьёзностью. Для него не существовали вещи важные или неважные, а только вещи достойные внимания. Подарив жене драгоценности, он в простоте душевной мучил её часа два из-за каких-нибудь двухсот рублей, в которых она не могла дать отчёта. В его щедрости не было размаха, от его расточительности отдавало скупостью; да и сами эти качества становились чем-то ускользающим, лимит на них уже заканчивался. Он допрашивал молодую жену о всех её тратах – не для того, чтобы их сократить, а чтобы упорядочить. Он позволял ей сорить деньгами, но при одном условии – что она всё будет записывать. Но на третьем году семейной жизни она боялась потратить хотя бы рубль, предвосхищая предстоящее разбирательство, во время которого с ней запросто могла случиться истерика. Ирина стала проклинать себя за то, что вышла замуж за человека, треть жизни которого проходила в том, что он считал копейки с официантами, продавцами, и банковскими работниками. С непреодолимым упорством он добивался, чтобы его не обворовали ни на один грош: ради этого он готов был разориться.
