– Допустим, я ничего не обнаружу?
– Если я не получу того, что нужно, мистер Роулинз, значит, моя работа не стоит ни цента. Вы погорите вместе со мной.
– А если вы найдете то, что ищете?
– Тогда я помогу вам, Изи. Словом, мы перед дилеммой: либо любой ценой выплыви, либо – тони.
– Вы даете мне слово, мистер Крэкстон?
Вместо ответа он спросил:
– Теперь домой?
– Да.
По пути он говорил только о том, как купит бониту, разделает рыбу на кусочки, ошпарит кипятком, а затем замаринует в уксусе и соевом соусе. Он научился готовить это блюдо, когда служил в Японии.
– Япошки умеют готовить рыбку, – сказал он.
Глава 26
– О чем ты думаешь, Изи? – спросила Этта.
Мы лежали в ее постели. Я закинул руки за голову, ее пальцы под простыней скользили по моей восставшей плоти. У меня было странное ощущение. Тело возбуждено, но голова невозмутима. Я обдумывал, что же следует теперь предпринять. Перестань Этта меня трогать, я бы, похоже, взволновался и потерял способность трезво размышлять.
Я пришел к ней вечером, Ламарк уже спал. Она искупала меня, а потом я любил ее, раз за разом, почти до рассвета. Не думаю, чтобы это доставляло ей большое удовольствие, но она понимала, что помогает мне избавиться от мучивших меня страха и боли.
– Я думаю о людях. Они мертвы, а я все еще тревожусь из-за них. Это и отличает нас от животных.
– Каким образом? – прошептала она и легонько ущипнула меня.
– Если собака увидит труп, она покрутится возле него и отправится по своим делам. Но когда я нахожу мертвеца, у меня такое впечатление, будто он продолжает жить, следует за мной по пятам и тычет в меня пальцем.
– Что ты собираешься делать, милый?
– ФБР считает священника Тауна замешанным в чем-то. Думают, он связан с коммунистами.
– С какими коммунистами?
– Ох, как приятно, – сказал я, разнежившись, и продолжал: – Еврей, с которым я работал, был коммунистом.
– Но какое это имеет отношение к Тауну?
Она приподнялась на постели.
– Верни свою руку туда, где она была, – попросил я, – верни скорее.
Она ухмыльнулась и прижалась к моей груди.
– Вот почему правительство избавило меня от тюрьмы. Им нужен этот еврей, – сказал я.
Голова у меня наконец прояснилась.
– Пусть они сами этим занимаются, ты не должен вместо них копаться в этом дерьме.
– Да. – Я тоже привстал на постели и улыбнулся, потому что после боли получил такое наслаждение. – Мофасс уехал.
– Куда?
– Никто не знает.
– Он съехал с квартиры?
– Угу. Оставил какую-то нелепую записку в конторе, будто бы заболела его мать в Новом Орлеане и он едет ухаживать за ней. Очень странно.
– Ну и что же? В этом нет ничего плохого.
– Надеюсь. У меня не укладывается в голове, как это Мофасс мог удрать, не сказав мне ни слова.
– Люди ведут себя непредсказуемо, когда что-нибудь случается с их близкими.
– Но я-то знаю, Мофасс никогда не испытывал к матери нежных чувств.
– Как ты можешь так говорить, Изи? А зов крови?!
Я знал, она права. Я любил своего отца больше жизни, хоть он и бросил нас, когда мне было всего восемь лет.
– Но знаешь, что забавно? – спросила Этта.
– Что?
– Помнишь парня, который пытался тебя избить возле церкви?
– Вилли Сакса?
