Лабиринт

— Отличная мысль, Бертран. В такое время никто не посмеет удерживать паломницу. Да к тому же Элэйс — дочь самого кастеляна. Кто осмелиться сомневаться в ее намерениях?

Пеллетье поерзал в кресле и упрямо возразил:

— Я по-прежнему считаю, что книгам безопаснее всего оставаться в стенах города. Нам здесь виднее, чем Арифу издалека. Мы не сдадим Каркассону.

— Любая крепость, даже самая мощная и несокрушимая, может пасть, и тебе это известно. Navigataire приказал доставить книги к нему в горы. — Черные глаза Симеона уставились в лицо Пеллетье. — Я понимаю, ты считаешь, что не можешь в такое время покинуть виконта. Ты это сказал, и мы это принимаем. К добру или к худу, ты слушаешься голоса своей совести. — Симеон помолчал. — Но если не ты, тогда другой должен заменить тебя.

Элэйс видела, как мучительно дается отцу это решение. Она сочувственно накрыла его ладонь своей. Пеллетье не поднял глаз, но благодарно пожал ее пальцы.

— Aqua es vostre, — попросила она. — Позвольте мне сделать это для вас.

У Пеллетье вырвался протяжный вздох.

— Ты подвергаешь себя огромной опасности, filha.

Элэйс кивнула.

— И все-таки ты хочешь ехать?

— Послужить тебе — честь для меня.

Симеон положил руку на плечо другу.

— Она отважна, твоя дочь. И упряма. Как ты, мой старый друг.

Элэйс не смела дышать.

— Сердцем я против этого, — заговорил наконец Пеллетье. — Но разум подсказывает другое, так что… — Он запнулся, словно боялся выговорить свое решение. — Если тебя отпустит твой муж и дама Агнесс — и если Эсклармонда будет сопровождать тебя, — я согласен.

Элэйс перегнулась через стол и расцеловала отца.

— Ты принял мудрое решение, — просиял и Симеон.

— Сколько человек вы сможете послать с нами, кастелян Пеллетье? — спросила Эсклармонда.

— Четверых солдат, самое большее шестерых.

— И как скоро мы сможем выехать?

— Примерно через неделю. — Пеллетье пояснил: — Излишняя торопливость покажется подозрительной. Я должен испросить дозволения у дамы Агнесс, а ты, Элэйс, — у супруга.

Она открыла рот, чтобы сказать, что Гильом и не заметит ее отсутствия, но передумала и промолчала.

— Чтобы твой замысел, filha, сработал, следует соблюсти этикет. — Пеллетье больше не колебался, он стоя отдавал четкие приказания: — Элэйс, возвращайся в Шато Комталь и найди Франсуа. Сообщи ему в общих чертах о своих намерениях, и пусть ждет моих распоряжений.

— А ты не идешь?

— Чуть позже.

— Хорошо. Мне взять с собой книгу Эсклармонды?

Пеллетье сухо усмехнулся:

— Поскольку Эсклармонда намерена сопровождать тебя, думаю, книга вполне может еще некоторое время остаться у нее.

— Я не хотела…

Пеллетье похлопал себя по груди:

— А вот книга Симеона…

Он достал из-под плаща овчинный сверток, который Элэйс мельком видела в Безьере.

— Забери ее в Шато. Зашей в дорожный плащ. Позже я передам тебе «Книгу Слов».

Элэйс приняла сверток и вложила в свой кошель, потом подняла глаза на отца.

— Спасибо, paire, что ты мне веришь.

Пеллетье залился краской. Проснувшийся Сажье вскочил на ноги.

— Я провожу госпожу Элэйс до дому, чтобы с ней не случилось беды, — заявил он.

Все рассмеялись.

— Да, позаботься о ней, gentilome, — сказал Пеллетье, хлопнув мальчика по спине. — На нее теперь вся наша надежда.

— Узнаю в ней тебя, — заговорил Симеон, вместе с Пеллетье направляясь к воротам на Сен-Микель, за которым лежало еврейское поселение. — Храбрая, преданная и упрямая. Не из тех, кто легко отступает. Старшая дочь тоже похожа на тебя?

— Она удалась в мать, — отрывисто бросил Пеллетье. — И лицом и характером походит на Маргарет.

— Так часто бывает. Один из детей похож на одного из родителей, другой на другого. — Симеон помолчал, припоминая: — Она замужем за эскриваном виконта Тренкавеля?

Пеллетье вздохнул.

— Брак не из счастливых. Конгост уже не молод и не может смириться с ее привычками. Впрочем, он занимает высокое положение среди людей виконта.

Еще несколько шагов они прошли в молчании.

— Если она пошла в Маргарет, то, должно быть, красавица?

— Обаяние и грация Орианы привлекают все взгляды. В нее влюблены многие, и кое-кто не делает из этого тайны.

— Видимо, дочери для тебя большое утешение.

Пеллетье покосился на друга.

— Что касается Элэйс, ты прав. — Он замялся. — Наверно, я виноват, но общество Орианы нахожу менее… Я стараюсь держаться с обеими одинаково, но боюсь, они не слишком хорошо ладят между собой.

— Жаль, — пробормотал Симеон.

У ворот они остановились, и Пеллетье вернулся к прежнему разговору.

— Хотел бы я убедить тебя остаться в городе. Или хотя бы в Сен-Микеле. Когда подойдет враг, я не смогу помочь тебе вне стен…

Симеон похлопал друга по плечу.

— Не стоит беспокоиться обо мне, друг мой. Моя роль сыграна. Доверенную мне книгу я передал тебе, и две другие под защитой стен. Тебе помогут Элэйс и Эсклармонда. Кому я теперь нужен… — Он не сводил с Пеллетье ярко заблестевших глаз. — Мое место с моим народом.

Что-то в его голосе насторожило Пеллетье.

— Ты как будто прощаешься навсегда! — сердито воскликнул он. — А ведь не пройдет и месяца, как мы с тобой встретимся за чашей вина, попомни мои слова!

— Мечи французов могут оказаться крепче твоего слова, друг мой.

— Ручаюсь, к весне все это кончится. Французы подожмут хвосты и поплетутся по домам, граф Тулузский станет искать новых союзников, а мы с тобой будем сидеть у огня, вспоминая далекую молодость.

— Pas a pas, se va luenh, — проговорил Симеон, обнимая его. — И обними за меня Арифа. Напомни, что тридцать лет назад он обещал сыграть со мной в шахматы и до сих пор не собрался!

Пеллетье махнул рукой вслед уходящему за ворота Симеону. Тот не обернулся.

— Кастелян Пеллетье?

Симеон уже затерялся в толпе народа, направляющейся к реке.

— Мессире! — повторил задыхающийся посланец.

— Что такое?

— Ты нужен у Нарбоннских ворот, мессире.

ГЛАВА 45

Элэйс стремительно вбежала в свои покои.

— Гильом?

В сущности, ей нужно было побыть одной, да она и не ждала ничего другого и все же разочарованно вздохнула, увидев, что комната пуста.

Элэйс заперла за собой дверь, отцепила от пояса кошель, положила на стол, вытащила и развернула книгу. Та была не больше дамского молитвенника, дощечки переплета обтянуты гладкой, источенной по углам червями кожей.

Элэйс развязала кожаные шнурки, и книга открылась у нее на ладонях, как расправившая крылышки бабочка. Первая страница была пуста, если не считать золотой чаши посредине, которая, как самоцвет, блеснула на темном пергаменте. Чаша была не больше, чем узор на кольце отца или на мереле, так недолго пробывшем у нее в руках.

Она перевернула страницу. Перед ней были четыре строки надписи, сделанной черными чернилами, изящным и тонким почерком.

По краям тянулась кайма картинок и значков: повторяющийся узор, словно вышивка по краю плаща. Птицы, животные, фигурки людей с длинными руками и заостренными пальцами. У Элэйс перехватило дыхание.

Эти лица и фигурки она видела во сне.

Элэйс переворачивала страницу за страницей. Все были исписаны с одной стороны тем же почерком. Вторая оставалась чистой. Она узнавала слова языка Симеона, хотя и не понимала их. Но большая часть книги была написана на ее родном языке. Каждая страница начиналась яркими буквицами, украшенными алой, голубой или золотой краской, но это было их