проблемы в семье. И душевное неравновесие в данной ситуации, я уверен, сыграло свою роль.
Поначалу я очень сильно переживал. Думал: почему все это произошло со мной, зачем я вообще побежал за этим мячом? Полагаю, любому футболисту было бы очень обидно получить травму в такой ситуации — за неделю до вылета на чемпионат мира. Но потом понял, что отнюдь не последней причиной той травмы стала душевная нестабильность.
В Японию я все-таки полетел, хотя заключения докторов не были обнадеживающими. Я процентов на шестьдесят-семьдесят был уверен, что в матчах группового турнира участия не приму. Хотя я очень хотел поправиться. Наверное, за всю жизнь мне не сделали столько уколов, сколько за этот месяц. У меня живого места на теле не оставалось. Но вместе с тем я понимал: организм не обманешь. Хотя наши ребята в Японии уже начали шутить: «Сань, у тебя за время, что ты лечишься, третья нога могла вырасти».
Между тем в тот момент активно начали распространяться слухи, что я якобы не сыграл на чемпионате мира из-за конфликта с Колосковым. РФС незадолго до этого подписал контракт с «Кока-колой», я же еще раньше заключил личное соглашение с «Пепси». У меня действительно состоялся разговор с Колосковым на эту тему. Он попытался доказать, что я не имею права рекламировать «Пепси», будучи игроком сборной России. Но я сразу ответил:
— Нет, Вячеслав Иванович, извините — личные контракты я подписываю с кем хочу.
Больше мы с ним на эту тему не разговаривали. Но закончилось все в этом плане для РФС удачно — я получил травму и на том чемпионате мира так и не сыграл.
Была маленькая надежда, что я поправлюсь к матчу с Бельгией. В перерыве того матча я даже вышел на разминку, начал делать рывки, ускорения. Но в итоге понял: боль не отпускает, сыграть не смогу. Знали бы вы, сколько расстройства доставил мне тот чемпионат, сколько нервов отнял. В Японии я почти не спал. Все навалилось, как один большой клубок.
Когда закончился матч с Бельгией, молодые игроки сборной России плакали. Нам достаточно было сыграть вничью, а мы уступили. У меня на душе, возможно, было еще более скверно, чем у того же Сычева. Хотя я не плакал — наверное, в силу возраста. Будь мне лет двадцать, я бы тоже, наверное, дал волю слезам. Непросто чувствовать, что ты капитулируешь. Другие ребята и Романцев, наверное, испытывали похожую гамму чувств. Всем было стыдно и противно. Из этой группы мы обязаны были выходить.
И главное, все так настраивались на игру с Бельгией, понимали ее значимость. А голы в свои ворота получили из-за простейших ошибок.
Обратный перелет в Москву был очень тяжелым. Прошла даже информация, что в аэропорту нас ждут разгоряченные болельщики, желающие самолично расправиться с футболистами.
Самое обидное, что по возвращении в Москву у меня все зажило буквально через два-три дня. Осознавать это было очень обидно. Видимо, за что-то все-таки судьба меня наказывала. Знать бы еще, за что.
…По прилете в Москву один друг предложил мне сыграть в теннис. Я ответил:
— Нет, ты что, у меня травма.
— А ты попробуй, — сказал он. — Не пойдет — прекратим.
Переоделся, вышел на корт, начал разминаться и чувствую — не болит нога. Раньше ее у меня даже при ходьбе кололо, а тут все болезненные ощущения разом ушли. И тут я окончательно убедился: природу не обманешь. Если после таких травм существует срок реабилитации двадцать пять дней, значит, все двадцать пять и должны пройти, чтобы ты полностью выздоровел. Сколько бы уколов мне ни кололи, искусственно ускорить процесс восстановления невозможно.
После Романцева сборную принял Газзаев. Я в интервью предположил, что им будет сделана ставка на новое поколение игроков. И эти слова были опять восприняты как мое нежелание играть за сборную. Я, впрочем, уже не переживал. Понимал, что мое время в национальной команде ушло. «Все даже к лучшему — теперь сконцентрируюсь на выступлениях за «Сельту», — думал я. И тут ситуация вновь выписывает неожиданный поворот: Газзаев уходит в отставку и сборную принимает Георгий Ярцев, который вновь решает вернуть меня в сборную…
Глава 17 ТРЕНЕР, УЛЕТЕВШИЙ В НЕБЕСА
…Мне показалось, что Ярцев, победив Уэльс, стал воображать себя чуть ли не вторым человеком в стране после президента Путина. Это чувствовалось во всем: в поведении, в общении, в интонациях. И в итоге привело к тому, что внутри команды воцарилась крайне напряженная атмосфера.
В конце июля 2003 года в моем телефоне раздался звонок из Москвы. На проводе был Ярцев.
— Слушай, все идет к тому, что именно меня назначат главным тренером сборной России. Как ты смотришь на то, чтобы помочь команде? — спросил он.
Я не особо долго раздумывал с ответом. Сразу сказал:
— Я готов.
Через пару дней после этого разговора — когда Ярцева назначили официально — мне позвонили уже из РФС. Сказали, где будет сбор и когда надо приезжать.
Примерно в это же время Ярцев позвонил и Карпину. Но тот уже принял твердое решению: он за сборную выступать не будет. И я Карпа прекрасно понимал: все эти перелеты, постоянные мотания туда и обратно отнимают много сил. Одно дело, когда тебе двадцать лет, ты молод и полон энергии, и совершенно иное, когда уже за тридцать. Карпин мне прямо сказал:
— Я не смогу разрываться на две команды. Не выдержу чисто физически.
Я же принял твердое решение — играть. Не могу сказать, что мы с Ярцевым изначально были в каких-то хороших отношениях. Мы знали друг друга, виделись в Москве на паре игр. Но не более того. Однако в данный момент я был ему нужен — как ветеран, как один из тех людей, на которых он мог бы опереться в концовке отборочного цикла.
Смена тренера на первых порах дала результат. Дома мы разгромили лидера нашей отборочной группы — команду Швейцарии. Три мяча забил Булыкин, еще один — я. Это был мой последний гол за сборную. С первым — в ворота сборной Гватемалы в товарищеском матче — его разделило почти тринадцать лет.
Несмотря на серию удачных игр при Ярцеве, мы заняли в своей группе только второе место. Предстояли стыковые игры с Уэльсом — те самые, памятные. Первый матч сложился очень непросто. Соперники оборонялись всей командой, играя порой совершенно грязно. Более того, они, не стесняясь, матерились в наш адрес. Бранные выражения я слышал регулярно. Парень, опекавший меня, Сэведж, при каждой удобной возможности бил меня по ногам. А однажды даже ткнул мне в лицо пальцем. Но я стерпел. Но когда в середине второго тайма Гиггз заехал локтем по лицу Евсеева, тут уже я вскипел, побежал разбираться. Знаю, что не должен был: желтая карточка автоматически означала дисквалификацию на ответную игру. Но и спокойно принимать все тычки, удары и неприкрытое хамство соперников тоже не было никакой возможности.
Кстати, не так уж я и заслуживал того «горчичника». Однако португальский судья Батишта мигом вытащил из кармана карточку. Лучше бы он был таким принципиальным, когда наших игроков безжалостно били по ногам! Но он решил наказывать нас — в конце первого тайма выдал предупреждение еще и Овчинникову, которого тоже спровоцировали. Для него, как и для меня, это предупреждение значило, что ответную встречу в Кардиффе он пропустит. После московской игры нас с Серегой выставили чуть ли не врагами народа, что меня очень разозлило. Некоторые начали голосить: «Зачем вообще вернули Мостового?! Он уже не тот». Критиков у нас во все времена хватало.
А я, между прочим, опять выступал не на своей любимой позиции под нападающими, на которой отыграл последние десять лет, а в центре поля — на месте опорника. И игре отдавался полностью. Действуя из глубины поля, я был едва ли не единственным, кто имел за матч три или четыре возможности забить гол. Пусть относительные, не стопроцентные, но все-таки — сам факт того, что моменты эти я себе раз за разом создавал, говорил о том, как я выкладывался в той игре. А все сконцентрировали свое внимание на моей
