появился наш с ним общий друг дядя Джоб — похожий на гнома восьмидесятилетний старичок, полный кипучих страстей. Увидев на столе бутылку рома, он сладострастно ухмыльнулся. Во время нашего отсутствия Альберт жил с дядей Джобом и его женой, и, как рассказал нам потом Сим, старик и пес проводили время в ожесточенных спорах относительно того, стоит или не стоит отправляться на рыбалку, идти купаться, ложиться спать или вставать с постели. Оба они были неисправимые спорщики.
— Скучно ему будет без вашего пса, — сказал Сим. — Он бы охотнее расстался со своей старухой. Она-то ему слова поперек не скажет, а что за интерес спорить, когда тебе не возражают?
Альберт неохотно отдал нам треску, между прочим, превосходно приготовленную, потому что дядя Джоб — один из немногих жителей Бюржо, кто еще хранит старинные секреты настоящей засолки и сушки рыбы. Затем пес небрежно обнюхал наши чемоданы с наклейками гостиниц Иркутска, Омска, Тбилиси и других не менее экзотических городов, толкнул дверь в гостиную, взобрался там на диван и, пофыркав немного, заснул.
Мы почувствовали, что действительно вернулись домой.
ГЛАВА ВТОРАЯ
К утру пурга улеглась, и яркое зимнее солнце осветило снежные шапки на прибрежных островах. Неподвижное море отливало черным блеском. Обледеневший берег тоже сверкал на солнце. Зная, что долго ясная погода не продержится, и спеша воспользоваться ею, рыбаки, живущие прибрежным ловом, еще на рассвете вышли в море со ставными неводами и ручной снастью. Их лодки казались пылинками на гладкой, как металл, поверхности моря.
Оставив Клэр распаковывать чемоданы под наблюдением соседских ребятишек, появлявшихся и исчезавших, точно безмолвные духи, мы с Альбертом отправились на почту. В восточную часть Бюржо вела тропинка, все еще покрытая льдом (дорогой ее можно было назвать только из вежливости), и, одолжив у Сима его плоскодонку, мы пошли морем.
Отчалив от пристани, я почувствовал прилив восторга. Стоял штиль, небо ослепительно сияло. Альберт, как всегда, залез на нос лодки и застыл, упираясь передними лапами в борт. Фигура его напоминала языческое изваяние. Гагарок и глупышей, тяжело поднимавшихся в воздух при нашем приближении, он провожал надменным взглядом.
Мы шли вдоль самого берега, та,к что до нас доносился специфический йодистый запах прибрежных водорослей, обнаженных отливом; шли так близко, что я узнавал соседей и они узнавали меня. Жена Сима Спенсера, вешавшая белье, приветственно помахала нам рукой. Джамбо, собака Джоша Харви, нагло облаяла Альберта со своего причала, и Альберт ответил ей тем же. Я поздоровался с дядей Маттом Фаджем, девяностолетним, но еще крепким стариком; в это зимнее утро он сидел на солнышке у принадлежавшего внуку навеса для сушки рыбы и чинил сеть. Когда человеку за пятьдесят, в аутпортах его называют не иначе как «дядя».
Берег, вдоль которого мы шли от Мессерса до острова Фрэнк, был окаймлен вереницей крепких, надежных домов, служивших жилищем многим поколениям рыбаков. Это был старый Бюржо, и глядеть на него было любо-дорого. Дома, обступившие заливы и бухты, выглядели внушительно и в то же время скромно. Они, казалось, срослись со скалами. При этом каждый дом был как бы сам по себе. Каждый смотрел в свою сторону. Каждый стоял или чуть выше своих соседей, или чуть ниже и непременно хоть чем-то отличался в архитектуре, хотя все они принадлежали к испытанному типу двухэтажной постройки с низким коньком, типичной для ньюфаундлендских аутпортов. Вид у домов был миролюбивый и ненавязчивый, но независимый. Однако стоило выйти из пролива севернее острова Фрэнк, как картина резко переменилась. Здесь начинался новый Бюржо, порождение современности.
В 1949 году, когда Ньюфаундленд не без колебаний присоединился к Канаде, Бюржо не был единым центром — он представлял собой совокупность разрозненных поселков. По берегу острова Грэнди, который возвышается над остальными островами архипелага Бюржо, как стоящий на рейде линкор возвышается над соседними малыми судами, располагались деревушки Мессерс-Ков, Мади-Хоул, Фирби-Ков, Сэмвейз, Харбор и Рич. На лежащих поодаль более мелких островах, а также вдоль побережья самого острова Ньюфаундленд лепились поселки Сил-Брук, Кингс-Харбор, Ауэр-Харбор, Хантс-Айленд, Сэндбэнкс и Верхний Бюржо. В поселках этих проживало семей по двадцать, не больше, и все же каждый из них отличался своим индивидуальным характером, складывавшимся на протяжении более чем ста лет.
Объединение с Канадой оборвало вековые традиции. В 1948 году Ньюфаундленд официально был самоуправляемым доминионом Британской империи; но бог (иные говорили — дьявол) послал Ньюфаундленду человека по имени Джозеф Смолвуд, который взялся за островитян с такой бешеной энергией, что уже в 1949 году заставил их проголосовать за присоединение к Канаде. Смолвуду удалось обеспечить лишь весьма незначительный перевес голосов, потому что ньюфаундлендцы всех классов и рангов отчаянно пытались сохранить независимость, пусть даже ценой нищеты. Раскольники по натуре, они ценили свободу выше сомнительного процветания. Смолвуду же независимость была отвратительна, ибо он считал, что она преграждает путь прогрессу. Большинство ньюфаундлендцев, сказал он однажды с презрением, сами не понимают своего блага и их надо силком тащить в двадцатый век. Чтобы провернуть эту операцию, нужен был как раз такой человек, как Смолвуд.
Он стал премьер-министром провинции Ньюфаундленд и в течение последующих двадцати двух лет управлял провинцией и островом почти единовластно, руководствуясь своими собственными представлениями о благе островитян. Представления эти сводились к тому, что Ньюфаундленд надо индустриализировать любой ценой. А это означало, что минеральные, лесные и людские ресурсы острова следовало практически бесплатно предоставить первым же иностранным промышленникам, которые согласятся их эксплуатировать. Смолвуд требовал, чтобы Ньюфаундленд забыл об океане, кормившем островитян на протяжении столетий.
— Тащите лодки на берег! Жгите свои сети! — провозгласил он в одной страстной речи, обращенной к рыбакам аутпортов. — На ваш век работы хватит и на берегу. Зачем вам ловить рыбу? Вы будете от этого избавлены!
Многие верили ему, потому что он был талантливый демагог и язык у него был подвешен неплохо.
Одной из первых задач Смолвуда стала концентрация «людских ресурсов» — так он называл рыбаков из тысячи трехсот поселков, рассеянных по побережью общей протяженностью около пяти тысяч миль. Для решения этой проблемы Смолвуд изобрел так называемую «централизацию», которая фактически сводилась к насильственному уничтожению и слиянию поселков по заранее разработанному плану, с тем чтобы переселенные рыбаки составили готовые резервы рабочей силы. Средства, которыми проводилась централизация, — лицемерие, обман, иногда грубая сила, почти всегда приводили к желаемому результату.
Скоро по Юго-западному побережью распространилась «переселенческая лихорадка», занесенная и распространяемая подручными Смолвуда. Аутпорты чахли и умирали один за другим. Даже на островах Бюржо, где поселки отстояли один от другого не более чем на четыре мили, «лихорадка» свирепствовала с такой силой, что не прошло и нескольких лет, как все окрестные рыбаки переселились на остров Грэнди.
Хотя Смолвуд и отвергал океан, а рыбный промысел считал занятием презренным, но быть в этом вопросе последовательным до конца он все же не решался. Очевидно, предаваясь даже самым розовым мечтам, он понимал, что некоторые районы Ньюфаундленда невозможно превратить в копии Детройта или Гамильтона. Одним из таких районов было Юго-западное побережье. Чтобы оптимально использовать его трудовые ресурсы, Смолвуд финансировал постройку рыбоморозильного завода в Шорт-Рич, на западной оконечности острова Грэнди. Завод этот был «продан» (по смехотворно низкой цене) сыну сент-джонского торгового магната — и таким образом тот получил завидную возможность контролировать одновременно и заработную плату жителей побережья, и цены на рыбу, которую он у них покупал.
