Если бы Люда говорила с ним мягко, жалостливо, он бы, наверно, закричал на нее или, возмущенно повернувшись к ней спиной, ушел, но она говорила с ним без всякой жалости и снисхождения, и он слушал ее с удивлением и даже немножко с неловкостью. И ему стало неприятно говорить и слушать о себе и обо всем том, что недавно случилось.
— Тяжелая? — Костя кивнул на авоську.
— А, ерунда. — Люда улыбнулась.
Картошка была довольно дрянная, мелкая, в мокрых пятнах, Костина мама и не посмотрела бы на такую, потому что привыкла к рыночной — крупной, чистой, разваристой.
— Что же брата не привлекла? — Костя вдруг рассердился на Сашку за то, что тот заставил ее тащить такую кучу картошки: занимается разными там своими делами, а самое тяжелое взваливает на нее.
— Ему сегодня некогда, — мягко, дружелюбно, точно и не случилось ничего в их жизни, сказала Люда. — Напал на след какого-то отдыхающего, который, представляешь, участвовал в обороне и взятии Скалистого. Немного таких осталось, вот и ловит его сейчас…
— И ему еще не надоело? — Костя прекрасно знал, что этого не нужно было говорить, да не смог удержаться.
— Кость… — Люда виновато, чуть смущенно опустила черные, с отогнутыми кончиками ресницы. — Ты не помог бы мне дотащить ее до дому?
Глава 18. ДИСК СЦЕПЛЕНИЯ
В этот день Калугину работалось плохо. Он был подавлен, молчалив, рассеян, пропускал дорожные знаки. Переспрашивал у клиентов, куда везти, включал счетчик, отвозил. Машинально, не считая, совал деньги в карман и выключал счетчик…
Кто же думал, что так все кончится? Все началось с той пощечины… Надо бы удержаться, да попробуй удержись — Костя полез туда, куда никто не допускался, плечом надавил на запретную дверь. После того как это случилось, Калугин посовещался с женой, и они решили, что с Костей надо подобру-поздорову: вернется — нужно сделать вид, что ничего особого не произошло. Он у них — бочка с порохом, а не мальчишка: возраст, видно, такой подкатил, а они с ним, как с недомерком. И, кажется, что-то стронулось. И здесь эта новая история с диском сцепления… Все, кажется, знал Калугин про старшего сына, да, выходит, не все. Опять, видно, укрывается у Сапожковых… Сашка и мутит воду и настраивает Костю против него: ведь совсем другим был до дружбы с Сашкой… Лучше? Нет. Шпана, с которой он болтался, хорошему не научит, но зато тогда Костя был понятней, без всяких там фокусов и выкрутасов… А может, дело не в Сашке — ведь к нему, к Калугину, Сашка всегда относился уважительно…
Вернувшись в тот день домой, Калугин долго ругал Костю. Жена, забившись в угол тахты, судорожно всхлипывала, закрыв лицо руками: «Знала я, чуяла: что-то стрясется. Что ж теперь делать, Вася?»
Из кухни вышел дед. То все время помалкивал, не лез, не вмешивался в его жизнь, лишь иногда как- то неприятно, подозрительно посматривал ему в глаза. Будто копил обвинения и ждал своего часа. И дождался — внезапно обрушил на него, как залп: «Вначале себя ругай, а потом его…» — «Что ты знаешь о Косте?» — взъярился на деда Калугин. «Знаю, что вырос у тебя твердый, верный, с понятиями парень, с совестью, потому и сбежал… Дрянного и дрыном не выгонишь из дому, держаться будет за кусок хлеба с маслом». — «Замолчи! — обрубил его Калугин. — Поручили тебе причал — отвечай за него, не суйся в мои дела и держи свою мудрость при себе…» — «Дело тебе говорят, правду, да не по нраву тебе она…» — Дед ушел на кухню.
И на следующий день работалось Калугину плохо. Перед глазами стояло Костино лицо. Домой не явился на ночь.
Когда очередной клиент спросил, свободен ли он, Калугин кинул: «Свободен», включил зажигание и поехал. В этом привычном таксистском слове «свободен», как в насмешку, прозвучал для него какой-то новый неприятный оттенок: да, он, Калугин, с недавних пор стал свободен от некоторых важных, обязательных прежде вещей.
Калугин решил с утра заехать к отцу Сапожкова на работу и хорошенько поговорить. Он знал, в каком управлении работал инженер Сапожков, часто встречал его на улицах и у моря, хотя ни разу не возил в такси — тот, видно, презирал «самый удобный» вид транспорта — и лично не был с ним знаком. Не представилось случая.
Выл инженер Сапожков нескладный, какой-то заморенный, — ни намека на выправку: наверно, не прошел в свое время армейскую школу. И походка какая-то разболтанная, рассеянная, что ли. И костюм далеко не новый и довольно помятый. Но при всем этом у него было лицо человека, знающего себе цену. Слыл он неуживчивым, когда дело касалось его оползней, не раз писал в центральные газеты — и одну статью напечатали — о том, что их прекрасное побережье начинает потихоньку сползать в море — и крыл тех, кто в этом виноват, кому, как он считал, наплевать на гибель народного достояния.
Да, Калугин твердо решил съездить к Сашкиному отцу. Было в этом инженере что-то непонятное, а Калугин любил во всем ясность. Но как бы Сапожков не срезал его чем-нибудь. Калугин не привык оказываться на лопатках.
Наконец он сообразил, что проще всего позвонить Сапожкову. Освободившись от очередного клиента, Калугин подъехал к будке с телефоном-автоматом и, чувствуя холодок меж лопаток, набрал номер противооползневого управления. Привалившись плечом к стеклу, дождался, когда снимут трубку, и своим отрывистым, напористым голосом попросил позвать инженера Сапожкова. Услышав на том конце провода негромкий, с хрипотцой, голос, не сдержался и прокричал:
— Алло, говорит Калугин, отец мальчика…
— Да-да, я вас знаю, здравствуйте, — приветливо ответил Сапожков.
Калугин вначале хотел отчитать Сапожкова и потребовать, чтобы они не задерживали у себя его сына, потому что у него есть свой дом и живые мать с отцом. Однако стоило Калугину оказаться в душной, тесной будке, как все стало не так просто. Да и голос на том конце провода был до того дружелюбен и предупредителен, что ничего этого невозможно было сказать. И Калугин не сказал.
День тянулся долго. Никогда не хотелось Калугину домой так, как сегодня. Все сильней и неотвратимей охватывало его чувство беспокойства и тревоги. Все случилось из-за этого проклятого диска сцепления! Кто ж знал? И раньше Калугин брал у знакомых механиков по дешевке отреставрированные диски, ставил их «частникам» и, особенно не задумываясь, как эти диски поведут себя, крепко жал хозяевам «Волг» и «Москвичей» руку и желал счастливой дороги: «До встречи!» И все обходилось: наверно, хорошо вели себя диски… Хотя как это проверишь? В общем, неплохая была работенка. Жаль, не очень часто подворачивалась. Да, все обходилось, а вот на этот раз… Узнав, что диск сцепления полетел, и так быстро, Калугин тотчас примчался в ремонтную мастерскую, с ходу отругал механика за недобросовестно отреставрированный диск, купил за полную цену новый, приехал к ленинградцам, извинился: «Простите, бывает…» — и пообещал в два дня поставить его. И поставит. Как сказал, так и будет. На душе Калугина было скверно, и не только из-за Кости и этого полетевшего диска. До него с некоторым опозданием дошло, что он-то и сам виноват не меньше механика. Ну, может, не в этом конкретном случае, а в целом… В последнее время он старался делать свои ремонты побыстрее, а иногда, скажем прямо, получалось у него кое-как: делать долго — себе в убыток. А это уже было непростительно. Вот почему, если посмотреть глубже, в корень, дело было не столько в этом полетевшем диске сцепления, сколько в нем, в Калугине…
Да, прав был дед, целиком прав!
И еще Калугин решил, что, если Костя и сегодня не явится домой, надо заявить в милицию. Мало ли что может случиться с мальчишкой, который, не помня себя, кинулся под его машину с перекошенным лицом… На всю жизнь запомнит Калугин это лицо сына.
Смена тянулась, как никогда, долго и нудно.
Когда Калугин, наконец, закончил ее и вернулся, у них уже сидел Семен Викентьевич — как у себя дома расположился — и подчеркнуто скорбным голосом утешал совсем перепуганную, потерянную Ксану:
