какой-нибудь легкомысленный курортник раздевался на пляже и уходил в далёкий заплыв, кое-кто, оглядываясь, лихорадочно шарил по карманам и нередко становился владельцем мелочи, нескольких скомканных рублей или ручных часов… Часы — это если очень повезёт!
Макарка никогда не пробовал воровать. Однажды, года два назад, он видел, как по набережной зигзагами сломя голову мчался курчавый парень в празднично красной рубахе и джинсах, а за ним с криками: «Держи его, держи!» — гнались мужчины. Наперерез этому парню, потному, загнанному, кинулись какие-то люди, схватили его. Парень вырывался, но людей было много, а он один. Он отбивался ногами, бодался. Ничего не помогло. Ему заломили за спину руки, скрутили и вгорячах давали ему такие пощёчины, что красивая голова парня откидывалась из стороны в сторону; и те, кто отвешивал удары, с чувством, с яростью приговаривали: «Будешь знать, как брать чужое?! Будешь, выродок? Будешь, дармоед?!» Жалкого, опозоренного, с затравленными глазами, окружённого толпой зевак, его повели в отделение милиции.
Нет. Макарка не хотел быть похожим на этого парня. Если что-нибудь находил на набережной или пляже — забытые кем-то плавки, полотенце, детскую игрушку или деньги — это он мог взять (не он — другой бы взял), но чтобы лезть в чужой карман или потихоньку слямзить с прилавка — это было не по нему. Но деньги были нужны, ах как нужны ему деньги, и он так непростительно сглупил вчера с Алькиной матерью… А ведь по виду не скажешь, что она такая!
Макарка остановился возле бочки с квасом. Две девчонки, беленькая и рыжеватая, в коротеньких халатиках, с мокрыми волосами — бегали купаться по очереди, — поигрывая тонкими бровками, весело торговали. Макарка подошёл сбоку:
— Дай маленькую… Денег нет — пропился..
Беленькая хохотнула, налила ему полную кружку и обернулась к подружке. Макарка стал пить сладковато-терпкий, не подкисший ещё квас и вдруг увидел у своего локтя, на откинутой металлической полке, порядочную кучку денег — всё больше медяки, но попадалось и серебро, и в сторонке даже лежал блестящий юбилейный рубль со статуей Победы — женщины с мечом в вытянутой руке. Девчонки, повернувшись к нему спиной, беззаботно хихикали, слушая зубоскальство высокого парня, а этот юбилейный лежал у самого края, ну у самого-самого… Макарка и подумать не успел, что нельзя так беспечно работать в торговой точке, как его худые, ловкие пальцы мигом и совершенно бесшумно отодвинули эту монету и прижали к ладони. Он сам удивился ловкости и скорости её исчезновения и уже хотел посмеяться над девчонками, пожурить их — так работая, запросто проторгуетесь! — посмеяться и вернуть им, воронам и ротозейкам, рубль.
Хотел, да что-то остановило его. А чего, собственно, возвращать? Ему позарез нужны деньги, его только что надули — и не на рубль! Если бы на рубль, не горевал бы. Бессовестно надули и не собирались возвращать, а он почему должен?
Макарка опустил тяжёлый, холодком прожёгший через карман рубль и побрёл по набережной. «Как они со мной, так и я с ними», — думал он. Хорошо бы попросить кого-нибудь, даже хотя бы Герку — не откажется, должник — поколотить Альку, двинуть кулаком по его длинному носу, чтобы брызнула из его туннелей юшка! Да и с другими, кто вертится возле Альки, ходить — только время терять!
Итак, собственный велосипед был на рубль ближе к нему. И как всё просто! И совершенно безопасно — надо только с умом действовать. Есть даже в этом что-то заманчивое: знаешь — нельзя, могут схватить и опозорить, как того курчавого парня. Могут, а ты вот не боишься, ты сильней этого, сильней и выше трепотни взрослых, учителей о том, как положено вести себя. А пошли они, все эти учителя, как и курортники, подальше! У самих всё есть, вот и учат…
Возможно, стоит всерьёз этим заняться. Ни от кого не будешь зависеть, и денежки будут, и велосипед…
Макарка шёл, маленький и худющий, среди пёстрой круговерти взрослых людей, рослых, плечистых, загорелых, громкоголосых. Счастливых. С твёрдым заработком. Он шёл и мечтал поскорей достичь их роста, их плечистости, их независимости.
Возле газетного киоска стоял дядя Тиша, механик с винзавода, одетый не по-курортному. В синей спецовке. С худой шеей и крупным кадыком. Он подозвал его к себе.
Глава 28. Папка
Макарка подошёл.
— Видал Гришку? Ну своего отца… — спросил дядя Тиша и показал подбородком вперёд и чуть влево, где рядом с газоном шёл рослый мужчина в белой — в сетку — тенниске, с широким модным ремнём. Он вёл за руку девочку лет трёх в панамке и жёлтых трусиках. С косичками.
Макарка ничего ещё не понял, но почувствовал во всём теле испарину. Даже на лбу выступил пот. На какое-то мгновение он оцепенел. А когда Макарка пришёл в себя, он понял, что ему нет никакого дела до папки. Без папки куда лучше: не надо бояться, что его вызовут в школу за двойки и драки, что он поколотит за что-то. Короче — совершенно ясно, что никакой нормальной жизни с папкой быть не может.
— Какого там ещё отца? — Макарка презрительно скривил губы.
— Не моего же… Иди догони, поговори с ним!
— Очень мне надо за ним гоняться, — равнодушно ответил Макарка, — пусть сам приходит.
— Давно не приходил?
— Давно.
А если говорить точно, Макарка и не помнил, когда в последний раз был у них папка. С трудом вспомнил его маленькую, не в фокусе, любительскую фотокарточку в мамкином альбоме: с неё улыбался хитроглазый парень с сигаретой во рту, в плоской кепочке, надвинутой на правую бровь. Потом и эта единственная мутная карточка куда-то подевалась, но навсегда врезалась в память. Всё-таки ведь папка. Не было бы его — не было бы Макарки. Был у него папка, был — это точно. И отчество от него осталось навечно — Григорьевич, да и, кажется, деньжата мамка получала от него, хотя и нерегулярно и не густо — рублей тридцать в месяц, что ли. Его папка был шофёром, и Макарка однажды ездил с ним в кабине грузовой машины — ему тогда было года три, и он запомнил крепкие, широкопалые папкины руки на баранке, его напряжённый, острый взгляд, а вот лицо его, живого, Макарка давно забыл. Помнилось то лицо, на карточке. И ещё помнились ссоры дома, крики; иногда папка приходил домой пошатываясь, и по утрам мамка громко будила его, чтобы шёл на работу, в гараж, — выгонят! Потом папка исчез. Позже из разговоров мамки с соседками Макарка узнал, что он уехал в какой-то город на севере не то в Пензу, не то в Тамбов — с какой-то молоденькой курортницей… Опять этот проклятый курорт, все беды из-за него! Спустя несколько лет папка вернулся, однажды забежал к ним — Макарке тогда было лет шесть, взял кое-какие свои вещички, поругался с мамкой, выложил ей из бумажника несколько красненьких бумажек и снова исчез. Говорили, он переселился в соседний приморский посёлок, где был завод, и там работал на грузовой машине. Там он и женился. И вот теперь Макарка с острым, щемящим любопытством посмотрел в его сторону. Однако не хотелось, чтобы дядя Тиша заметил это любопытство. Тот с кем-то заговорил, Макарка поспешно отошёл от него и своей неторопливой, с ленцой, вразвалочку, походкой побрёл по набережной. И не спускал глаз с белой папкиной тенниски.
Что это он здесь появился? А что за девочка в панамке?
Вдруг Макаркино сердце словно поддели шильцем: а что если это папкина дочка? Да, да — дочка! Эта догадка была так неожиданна и нова и так встревожила Макарку, что он пошёл быстрее. Он уже был шагах в десяти от папки. Выходит, в таком случае эта девочка его почти родная сестра?
Смех, да и только! Как же её зовут?
Бывает же так на свете — у него есть папка, живой, невредимый и сильный, и он, его родной сын, крадётся за ним, будто боится чего. А папка ничего не знает. И есть у папки дочка, а он, Макарка, её брат, впервые видит её и даже не знает имени… Бывает же так!
Вот папка с девочкой остановились у палатки, где продавались кондитерские изделия и кофе, и папка громко сказал:
— Зин, дай нам пирожное, какое посвежей, пяток «Мишек» и стакан кофе. — И протянул в окошечко
