— Да, здесь неплохо. — Папа отвернулся от него и сел на большой плоский валун.
Мама ушла к лежавшей на гальке одежде. Андрюшка надел ласты и маску и стал плавать возле подводных камней, разглядывая водоросли, колонии мидий на этих камнях и стайки рыбок, шнырявших возле дна.
Виктор Михайлович присел возле папы и сказал:
— Мне кажется, Александр Иванович, мы с вами о многих вещах судим одинаково, и нам мешает сдружиться простое недоразумение. Как все живые люди, мы можем в чем-то ошибиться, неправильно поступить, обидеться, не предусмотреть чего-то. И у нас, поверьте, это может случиться…
Тая подошла к отцу и, сев на гальку, стала медленно перебирать её, точно искала в скучной серой россыпи редкий камешек. Между тем Иван Степанович, как был в мокрых плавках, привычно уселся за этюдник, выжал краски на палитру и стал писать каменного Льва, сторожившего бухту. Васе на этот раз показалось, что Лев задрал голову не потому, что кому-то угрожал, а просто выл с тоски.
— Понимаю, вы можете сделать неточные выводы из некоторых наших поступков, — продолжал Виктор Михайлович. — Как вы могли заметить, мы поощряем в Алике живость, бойкость и самостоятельность… Надо с умом готовить ребят к жизни: чтобы они, когда вырастут, не дали себя обмануть, обвести вокруг пальца, чтобы видели мир таким, какой он есть, а не таким, каким кажется.
И здесь, как почудилось Васе, Тая как-то странно хмыкнула и отвернулась, и Виктор Михайлович недовольно посмотрел на неё.
— С этим вы согласны, Александр Иванович?
— Я не знаю, что вы вкладываете в понятие — готовить «с умом», не «дать себя обмануть»… Это можно толковать по-разному. Кого обмануть? В чём обмануть? Надо же говорить поконкретней…
— Куда уж более конкретней! — сказал Виктор Михайлович. — Мы с вами уже говорили об этом — наши дети должны расти не слабенькими, а всё уметь…
— И иметь? — спросил папа.
— А это никому не помешает, и вам в том числе… Или неверно? Они должны всегда помнить о взаимовыручке, о долге друг перед другом.
— О каком долге и взаимовыручке? — спросил папа. — Вы много говорите, но ещё больше не договариваете. А если договорить и отбросить красивые слова, получится нудная и старая, как мир, философия жизни только для себя, для своих благ, удобств и радостей… Так ведь?
— Ну как вы можете так упрощать мои слова! — сокрушённо покачал головой Виктор Михайлович. — Я не такой примитивный, корыстный человек…
Вдруг Тая перебила отца и выпалила:
— Если бы так! Не хитри и не запутывай людей! Ты в жизни ничего не делаешь просто так, а всё рассчитываешь, выгадываешь и всегда боишься продешевить…
— Тая, как ты смеешь говорить такое об отце! — неожиданно взорвалась Вера Аркадьевна. Благодушно спокойное, смуглое лицо её перекосилось, и как-то неприятно всколыхнулось и задрожало всё её полноватое тело, втиснутое в ярко-фиолетовый купальник. — Ты говоришь неправду, негодная, неблагодарная девчонка! Тебя кормят, одевают, платят учителям музыки, а ты…
— Вера, не надо, тише… — попросил Виктор Михайлович, и его лицо, твёрдое и даже насмешливое, почти не изменилось, хотя Васин папа и Тая бросили в это лицо такое. Лишь в самой глубине его живых, как у Альки, глаз промелькнула растерянность.
— Можете не кормить и не одевать! — выкрикнула Тая. — Хотите, чтобы я стала такая, как Алька? Так вот не стану, не буду такой! А как вы поступили с Макаркой?
— Что с тобой, доченька? — мягко, будто ничего не случилось, спросил Виктор Михайлович. — Что ты знала от нас, кроме доброты и заботы о тебе?
— Чтоб не было её, этой вашей доброты!
Тая отвернулась от родителей и пошла по берегу, и в наступившей тишине под её ногами оглушительно грохотала галька. Тая села лицом к скале и тихонько заплакала.
Виктор Михайлович смутился, по его лицу пробежала лёгкая судорога. Однако не прошло и минуты, как он взял себя в руки, пожал плечами и огорчённо, даже как-то виновато улыбнулся:
— Устала наша девочка, наверно, солнце на неё так действует…
— Я очень сочувствую вашей дочери, — сказала Васина мама.
— А я терпеть её не могу! — вдруг закричал Алька. — Вы думали, она ценит добро, объясняли, уговаривали, терпели, так вот теперь и получайте от неё!
— Алик, замолчи! — сказал Виктор Михайлович.
— Как это всё тяжело, — Васина мама вздохнула. — Как можно так жить? Не понимаю… Пошли, Саша.
Они ушли в другой конец бухты. А Вася, ошеломлённый всем, что случилось, думал о Тае, об Альке, об их родителях, напряжённо смотрел на бескрайнее, до горизонта налитое густой синевой море, на громадного каменного Льва, в тоске закинувшего вверх голову.
Глава 39. Мститель
Алька никогда не думал, что поездка в Львиную бухту может кончиться таким скандалом. По отдельным недомолвкам между отцом и матерью он понял, что они поехали в эту бухту только потому, что там будут Соломкины: отец хотел поговорить с Александром Ивановичем, попытаться сблизиться и, возможно даже, подружиться… Ничего не скажешь, подружились!
Часа два после скандала они загорали, потому что не могли уехать: перед обедом за ними должна была прийти моторка.
Отец и мать загорали молча. Только раз, приподняв голову, отец негромко сказал матери: «Никаких ему теперь подарков… Хватит того, что дала». Почему это сказал отец? Да, наверно, потому, что подарок они хотели сделать Макарке лишь для того, чтобы об этом узнали Соломкины. А теперь зачем тратиться на подарок?
Тайка, как всегда, лежала в стороне от них и не обращала внимания даже на Иру. Он же, Алька, ходил с Ромкой по колено в воде и отворачивал камни — авось попадётся краб. Ни один не попался, потому что Алька не знал, под какими камнями они любят сидеть. Был бы здесь Макарка — живо поймал бы! А ведь что-то есть в нём, Макарке: на него можно положиться.
За обедом Алька старался ни на кого не смотреть, и все его родичи казались ему жалкими и ничтожными… Как он раньше не замечал этого! Обедали молча, если не сказать — подавленно. Лишь старик с бабкой переговаривались между собой о качестве гуляша, потому что не знали, что произошло в их семье. Отец как-то сказал матери о родителях: «Они слишком стары, все их понятия давно отжили, и не надо вводить их в курс семейной жизни или просить совета… Без толку это, и нечего беспокоить их». Алька сидел в каком-то странном, ни разу ещё не испытанном им возбуждении. Он едва унимал дрожь. Как хотелось отомстить кому-то за себя, за всё то, что случилось с ним здесь! Виноваты были все, буквально все, не только отец с матерью и Тайка, но и Васька: он ведь не захотел с ним дружить, первым сбежал от него и даже вынудил Альку прорезать матрац. Как только решился на это? Ведь Васька мог… Лучше и не думать! И его мать с отцом виноваты: если бы они сдружились с Алькиными родителями, ему было бы легче.
Ох как хотелось отомстить за всё!
Первым попался ему под руку Ромка, который вроде бы меньше всех был виноват в Алькиных неудачах. Но ведь он был таким лентяем, таким безвольным и равнодушным… Когда семейство выходило из столовой, Ромка плёлся в конце, и Алька, скривив от презрения губы, поддал ему коленкой под зад.
— Ты… ты что? Что я тебе сделал? — выпучил глаза Ромка.
— Ничего, пузырь! А надо было бы что-то сделать! Лучше помолчи…
Поддал, обругал — и сразу стало чуть полегче на душе. Однако ненадолго. Навсегда облегчить его душу могла месть Тайке. Она, она больше всех виновата! В последнее время Тайка вела себя как-то странно: вроде заигрывала с ним, хотела приблизиться к нему… Он и сам бы не прочь, да не очень-то
