Утром еще шутил, смеялся, а теперь как-то сразу потемнел, осунулся. Глаза погасли, плечи чуть-чуть ссутулились. И ступал он по ковру как-то приглушенно, неуверенно, словно был не у себя дома. Не говоря ни слова, он разделся и ушел к себе в кабинет.
Алеша подошел на цыпочках к двери кабинета и глянул в глазок замочной скважины.
Отец лежал на диване, заложив за голову большие руки с вспухшими венами, смотрел в потолок и, сжимая в зубах трубку, курил. Густой синий дым иногда закрывал лицо, отец не разгонял его, и дым медленно оседал на диван, на пол. Отец смотрел в одну точку, затягивался, выпускал дым…
Алеша осторожно толкнул дверь, вошел, остановился у дивана:
– Ну что ты, папа?
– А… это ты, Алеша… – Отец слегка отвернулся и стал смотреть уже не на потолок, а на стену, обвешанную картами. Лицо какое-то пятнистое, щеки запали.
Холодок смутной догадки пробежал по Алешиной спине. Он стоял у дивана и неподвижно смотрел на отца.
В кабинете стало как-то тесно, письменный стол и шкафы увеличились в размерах, а стены и потолок сдвинулись. За пеленой дыма расплывались корешки книг и карты. Дым начинал окутывать Алешу. Его голова слегка закружилась.
– Не поедешь? – тихо спросил он.
– Не поеду…
В кабинете стало так тихо, что еле слышное металлическое тиканье маленьких часов на отцовской руке вдруг заполнило весь кабинет.
– А твоя Антарктида?… Ты ведь так хотел…
– Хотел, – произнес отец и рукой стал разгонять перед собой дым. – Мало ли чего человек хочет…
Отец устало сел, поднес ладонь к голове сына, чтоб погладить его. Но рука так и не коснулась волос: Алеша отпрянул, выскочил из кабинета и, задыхаясь от подступающих слез, бросился на улицу. Он больше не мог оставаться дома. Он не хотел видеть отца, не мог простить ему малодушия. Он, Алеша, своей жизни не пожалел бы, хоть сейчас уехал бы, только скажи… Эх, папа!
На улице дул сильный ветер, нес пыль, обрывки газет, раскачивал высокие тополя и трепал синий матросский воротничок мальчика, прижавшегося лбом к холодной железной ограде. Дул ветер, и по небу медлительно и торжественно плыли облака, тяжелые и грузные, как айсберги Антарктиды.
Земля, где ты живешь
Скала и люди
Повесть
Молодчага
Колонна свернула с шоссе и, увязая в сугробах, подошла к лесу. Узкая дорога терялась в морозной чащобе ангарской тайги. Шедший впереди бульдозер стал; остановились за ним и тягачи, тащившие на огромных санях компрессор, бочки с горючим, трубы и обогревалку – домишко, наспех сколоченный из досок, с застекленным оконцем и железной трубой на крыше. Домишко этот напоминал людям, что где-то позади остался поселок, не очень красивый и благоустроенный, но все же привычный, с клубом и магазинами, с баней и танцплощадкой. Все новые сибирские города начинаются вот с таких палаточных и деревянных поселков…
С передних саней спрыгнул мужчина, одним ударом топора срубил тонкую березку и очистил сучья.
– Слазьте, – крикнул он, – проездные билеты кончились!
Из обогревалки вылезли пять человек, одетых, как и он, в стеганки, ушанки и ватные штаны. Только на одном парне ладно сидел белый полушубок с рыжими колечками меха, уютно торчавшими из рукавов и по борту.
– Ты, Андрюха, гляди за бочками, трубами, – сказал человек с березовым шестом, – вы, дядя Гриша и Симакин, будете караулить компрессор, ну, а ты, Юрка, распугивай зайцев, чтоб дорогу давали… У нас зайцы сибирские, они не только хвостиками могут трясти, а и на людей с голодухи бросаются.
По колонне прошел смешок.
– А что мне делать, бригадир? – спросил парень в полушубке, стоявший чуть поодаль.
Бригадир повернулся к нему:
– А тебя-то я и позабыл, кормилец… Вот что, ты у нас будешь замыкающим. Скачи сзади и, как заметишь на дороге оброненную нами кайлу, трубу или бочку, сигналь… Эй, Васька, дави!..
Бульдозер застрелял синим дымком, гусеницы дернулись; взревели тягачи, и колонна втянулась в тайгу. Люди шагали рядом и не спускали с саней глаз: можно было наехать на пень, задеть за дерево. Снегу было невпроворот: валенки вязли в сугробах.
Огромные, как медведи, белые глыбы обрушивались с потревоженных берез; не отбеги вовремя – попадешь в холодные косматые объятия…
Легче других было Федору, парню в белом полушубке. Он шел твердой рубчатой колеей, оттиснутой гусеницами. Впереди, слегка кренясь с боку на бок, плыла обогревалка, и дорога под ее полозьями пела на все голоса. Федор, кутаясь в поднятый воротник и хлопая рукой об руку, видел лишь дверь с железной ручкой, слышал рев моторов и голоса.
Когда же идти надоедало, он вскакивал на сани, присаживался у двери и улыбался: дудки, не кончился у него проездной билет!
Если ж сани сбавляли ход, он соскакивал на дорогу – чего доброго, бригадир нагрянет.
