«боевые корабли», а уныло покачивались обыкновенные корыта. Большинство команд покинули свои «суда» и, дрожа от холода и испуга, жались на мостках.
Двое ребят постарше ныряли в ерике.
Фима скинула платье, бросилась с мостков и стала носиться у самого дна, прочесывая ерик. Он был широк, этот ерик, но для нее, привыкшей к Дунайцу и даже Дунаю, он казался не больше лужи.
Ее руки лихорадочно обшаривали вязкое, холодное дно.
Вот она нащупала Локтю, схватила за плечо и тотчас вынырнула.
— Подержите! — крикнула она, держась за край клади и подтягивая к ребятам брата.
Ребята, стоявшие вверху, с плачем и криками бросились наутек. Мальчишки постарше, искавшие Локтю, подплыли, поддержали его. Фима вылезла на доски, подняла Локтю — он слабо зашевелился — и стала делать искусственное дыхание: подымать и опускать его руки.
Изо рта Локти полилась вода, его стало рвать чем-то зеленым, и скоро, бледный, вялый, он уже сидел на досках, прислонившись к плетню. Когда он совсем отошел и кровь потихоньку стала приливать к лицу, он вспомнил все, что было, дико испугался и заплакал.
— А корыто где? — сердито спросила Фима.
— Оно вон там затонуло. — Черноволосый паренек показал рукой.
Фима нырнула, быстро нашарила корыто и за веревку с помощью ребят вытащила на клади.
— Ох и попадет тебе от мамки! — крикнула Фима. — Корыто ей надо.
Локтя нервно теребил на шее петлю от крестика. Потом посерьезнел, сморщился, по груди побежали слезы, и его прорвало, да так, что, наверное, за плавнями, в степи было слышно.
— Замолкни ты у меня, а то как дам сейчас! — закричала Фима. — Как тонуть, так ничего — не ревешь, а как домой идти, так…
Она взяла за край корыто и потащила по кладям. Локтя, утирая слезы и все еще всхлипывая и размазывая грязь на щеках, плелся сзади.
Вдруг Фима остановилась, столкнула корыто на воду, опустилась в него, силой втянула Локтю, посадила у себя меж коленями, загребла ладонями и двинулась к улице Нахимова.
Перед ее лицом было худенькое, в гусиной коже, тельце брата с крестиком меж лопаток, и ей вдруг стало остро жаль его: растет один, с малышами, все его братья и сестры слишком оторвались от него по возрасту, и, в сущности, им нет до него дела. Ох, Локтя, Локтя!
Фима мчалась, кое-где вспугивая удивленных гусей, которые считали себя полноправными хозяевами ериков, сутками плавали и ныряли тут, показывая небу свои хвостики и пожирая насекомых и водяную траву. В одном месте ребят облаял пегий ушастый щенок, лаявший для солидности басом. В третьем месте они едва не завалили мостик, стукнувшись об него с разгона. Ничего, корыто не помялось.
Фима не причалила к своей калитке. Остановилась за углом, помогла Локте вылезти на клади.
— Сразу домой не иди, дай мамке остыть… Что брал корыто — не признавайся. Я его незаметно внесу.
Локтя смотрел на нее восхищенно, был еще более жалким, и Фима подумала: «Какой же он еще неразумный криволапый щенок!»
— А ты как же?
— Как-нибудь…
Чьи-то шаги заскрипели неподалеку, и Фима втиснула себя с корытом под доски. Над головой прошагал дед Акиндин, — на ее волосы посыпалась пыль.
Когда шаги замолкли, Локтя высунулся из-за толстой лозы и дал ей сигнал:
— Можно… Никого.
Фима вылезла наверх, перевалила через заборчик в огород корыто и незаметно потащила его в сарай.
Глава 7
«КАПИТАН СХОДИТ ПОСЛЕДНИМ»
Два дня помогала Фима обмазывать дом. Работников на этот раз было негусто. Груня на рыбоприемном пункте Широкое строила с колхозной бригадой клуб. Отец тоже был на лову. Бабка Никодимовна чуть оправилась и подносила ил.
Локтя выполнял подсобную работу: подавал инструмент и воду, чистил к обеду картошку, бегал за хлебом, сыпал уткам кукурузное зерно; однажды был даже послан торговать семечками и принес рубль сорок пять копеек.
Два дня Фима не выходила в город. Иногда вспоминала об Авере. Верно, все-таки он не так виноват, как ей казалось. Плохо, конечно, что он так быстро сдружился с тем, кого два часа назад обзывал гадом. Ну что ж, взрослые говорят, без недостатков людей не бывает. А то, что он угождал этим туристам и покрикивал на своих — хотел похвастаться властью, — он ведь из таких… К тому же они гости, москвичи, может, скоро уедут… Почему бы не показать им свою щедрость?
На третий день после обеда мать сказала ей:
— Чего не пожалуешься? Притомилась ведь?..
— Ничего, — сказала Фима.
— Вижу я твое «ничего», иди прогуляйся… Лицо у тебя от работы стало плохое, загар начал слазить.
— Могу пойти, мне все равно. — Фима пожала плечами. — А Локтю отпустишь?
Мать сморщила лоб, поглядела на нее, потом перебросила усталый взгляд на сына:
— У тебя что, дружков, окромя него, нету?
— Не хочешь — не отпускай, пойду одна.
— Ну пусть идет, только смотри у меня… Чтоб… Сама понимаешь…
Наверно, мать боялась слишком сильного влияния ее на своего меньшого.
Они умылись, переоделись и вышли.
Три дня не хотела Фима видеть Аверю. Может, поэтому и возилась с такой старательностью с илом. А теперь ничего, теперь она не возражала бы, если бы он встретился. Ну, поздоровались бы, может, перекинулись бы словом-другим…
Пройдя последний ерик, вышли к закрытой Рождественской церкви. Локтя чуть отстал и быстренько перекрестился двумя пальцами, по-старообрядчески.
Фима сделала вид, что не заметила. Церковь белела прочным камнем, огромная, массивная. Купола ее улетали вверх, свежевыкрашенные серебристой краской, и по ним соскальзывали лучи послеобеденного солнца. Церковь была ограждена новенькой металлической оградой, над калиткой высился ажурный крест.
И закрытая, церковь излучала тяжелую прохладу и мощь и совсем не собиралась сдаваться.
Увидев новый купол ее, Фима вспомнила прошлогоднюю историю и сказала брату:
— Отремонтировали… Помнишь, как горел купол? Молния угодила в крест.
— Помню.
— Совсем обнаглела молния — Илья-пророк послал в святой крест. Бога не побоялся.
Локтя молчал.
— Дрянь, видно, дела на небе, если по своему же кресту бьют, на котором был распят ихний Христос. Но ты, Локоток, не огорчайся: поставили к кресту громоотвод и весь электрический заряд теперь будет уходить в землю.
— А чего мне бояться?
— А вдруг сожжет? Куда тогда будешь ходить молиться с мамой?
Локтя ничего не отвечал.
— Тогда в другую церковь пойдешь, у нас ведь их две… Тебе повезло.
Локтя обиженно надул губы:
— Я хожу с мамой просто так — водит, ну и хожу. Я маленький и должен слушаться.
