который объяснил, что от нескольких лишних сантиметров красота только выигрывает.
Об искусстве обычно толкуют так, будто о нем известно все, а если нет, то этого и знать не стоит. Но искусство отнюдь не такая простая штука. Да и с чего бы ему быть простым, ведь в его создании участвует столько различных факторов: половой инстинкт, подражание, игра, привычка, скука и жажда перемен, стремление к острым чувственным удовольствиям или к облегчению страданий.
Каждый поступок непоправим — вот отчего жизнь так трудна. Ничто в мире не повторяется в точности так, как прежде, и в самом насущном человеку обычно нечем руководствоваться, поскольку за плечами у него подобного опыта нет. Любой поступок совершается раз и навсегда, и любая ошибка неисправима. Порою, оглядываясь на прошлое, приходишь в ужас от совершенных промахов, кажется, что слишком много времени ушло на блуждание окольными тропами, а избранный путь нередко оказывается настолько неверным, что целые годы пропадают втуне.
В большинстве биографий интереснее всего описание смерти героя. Этот последний неизбежный шаг особенно завораживает читателя, представляя к тому же и практический интерес, превосходящий любое иное событие в жизнеописании. Мне не понятно, отчего биограф, подробнейшим образом обрисовав земной путь знаменитого человека, не решается, как правило, столь же подробно описать и его смерть. Ведь самое интересное в его книге — характер человека, его достоинства и недостатки, его мужество и душевная слабость; нигде все это не проявляется с такой полнотой, как на смертном одре. Знать, как умирают великие, нам не менее важно, чем знать, как они живут. Описание того, как завершают свой земной путь другие, более всего поможет и нам в наш смертный час.
По ночам я частенько задаю себе вопрос: что я сделал за день, какая новая мысль посетила меня, испытал ли я какое-либо особое чувство, не случилось ли чего-нибудь такого, что отличило бы этот день от других, подобных? Однако прошедший день чаще всего видится мне незначительным и бесполезным.
Моралисты утверждают, что исполненный долг дает ощущение счастья. Долг же определяется законом, общественным мнением и совестью. И хотя каждый из этих факторов в отдельности, пожалуй, не слишком силен, всем трем вместе взятым противостоять почти невозможно. Но закон и общественное мнение порою входят в противоречие друг с другом — так, например, обстоит дело в Европе в вопросе о дуэлях; кроме того, общественное мнение не единообразно: одна часть общества порицает то, что другая одобряет; и даже у представителей различных профессий — у военных, служителей церкви и у коммерсантов — свои, особые нравственные нормы.
Бывает, что исполнение долга никак не может доставить удовольствие; в этих случаях долгом зачастую пренебрегают, и для его исполнения требуются новые меры воздействия. Во время Бурской войны попавшие в переделку офицеры сдавались без всякого сопротивления, предпочитая вероятной смерти бесчестие; и только после того, как нескольких расстреляли, а других разжаловали за недостойное поведение, большинство стало проявлять незаурядное мужество.
Отличительной чертой христианства, в том виде, в каком его толкуют богословы, является, в сущности, сознание греха. Именно его грозная тень омрачает верующим восприятие жизни, внушая им страх и лишая способности и желания принимать ее такой, какова она есть. Представление о человеке неполно, утверждают теологи, если исключить понятие греха. Но что есть грех? Грех — это поступок, будящий совесть.
А что такое совесть? Это ощущение, что вы совершили нечто, чего не одобрят окружающие (и, возможно, Бог). Интересно было бы проанализировать понятие совести. Для этого нужно выяснить, как оно возникло, его значимость в глазах общества, его психологическую основу, а также те события и поступки, на которые распространяется его воздействие. Патана, убившего человека, ничуть не мучают укоры совести, равно как и корсиканца, умертвившего кровного врага. Добропорядочный англичанин не решится солгать; испанец же, ничуть не менее добропорядочный, соврет не моргнув глазом.
Чезаре Борджа может служить примером человека, почти полностью реализовавшего свои способности. Всю жизнь он руководствовался одним-единственным нравственным принципом: давал полную волю своим физическим и умственным порывам. В этом и заключается эстетическое совершенство земного пути человека, и с такой точки зрения жизни Чезаре Борджа и Франциска Ассизского обнаруживают большое сходство: каждый из них реализовал свойства своей натуры, а большего нельзя и требовать от человека. Однако общество, оценивающее поступки лишь по их влиянию на собственное благоденствие, провозгласило первого негодяем, а второго праведником. Как же, в таком случае, оценило бы оно человека вроде Торквемады, самого набожного из всех своих современников, но изощрившего систему наказания грешников настолько, что было пролито больше крови и причинено больше страданий, чем за иные долгие кровавые войны?
По отношению к самому себе у человека нет ни обязательств, ни долга; слова как таковые для него не имеют значения, они обретают смысл только в его взаимодействии с окружающими. По отношению к себе человек внутренне полностью свободен, и нет такой силы, которая могла бы им повелевать.
Общество создает правила для самосохранения, индивид же свободен от обязанностей по отношению к обществу: сдерживает его одна только осторожность. Он волен идти своим путем, поступать, как ему заблагорассудится, но не должен жаловаться, если общество накажет его за нарушение своих законов. Действеннее всех установлений, принимаемых обществом для самосохранения, оказывается институт совести: с его помощью в груди каждого человека возникает полицейский, следящий за выполнением общественных законов; самое удивительное, что даже в сугубо личных делах, к которым общество, казалось бы, не имеет никакого касательства, совесть побуждает человека действовать во благо этого обособленного от индивида организма.
Одно из важнейших различий между христианством и наукой состоит в том, что христианство придает индивиду огромное значение, а для науки он особой ценности не представляет.
Понятие совести весьма относительно, это с неизбежностью вытекает из изменчивости человеческих представлений о добре и зле. Человек одной эпохи будет страдать от угрызений совести из-за того, что не совершил поступка, в котором в другую эпоху он бы горько раскаивался.
Здравый смысл частенько принимают за этическую норму. Но если подвергнуть его анализу, если разобрать один за другим его веления, откроются поразительные противоречия. Невозможно будет понять, отчего в различных странах, а также в различных классах и слоях общества одной и той же страны здравый смысл диктует диаметрально противоположные вещи. Мало того, обнаружится также, что в одной стране, в пределах одного общественного класса и слоя здравый смысл нередко диктует взаимоисключающие вещи.
Здравый смысл, видимо, считается синонимом для бездумности нерассуждающих. Он состоит из детских предрассудков, индивидуальных особенностей натуры и навязываемых газетами мнений.
Здравый смысл всячески возвеличивает бескорыстие по отношению к окружающим, но это только притворство. Рассмотрим, к примеру, вопрос о том, надо ли обуздывать свои желания, покуда вокруг еще существуют нужда и горе; здравый смысл решительно отвечает «нет».
Но если уж положено осуждать чувственные удовольствия, то надо быть в этом осуждении последовательным. Порицая любовь к вкусной еде или телесным усладам, следует порицать и любовь к теплу, уюту, к путешествиям, к красотам природы и искусства. Иначе осуждается не потворство своим желаниям, а некая маленькая слабость, ограниченная радостями желудка или постели.
