рыдания.
Он отбросил рукопись, вскочил со стула и упал у ног дона Бласко.
— Мой господин, что случилось? — вскричал отец Антонио. — Что я сделал? Я читал для того, чтобы отвлечь вас.
Епископ поднялся и простер руки к кресту на стене.
— Грек, — простонал он. — Грек.
И, не в силах сдержаться, разразился громкими рыданиями. Монахи недоуменно переглянулись. В их присутствии обычно сдержанный епископ никогда не давал волю эмоциям. Наконец, дон Бласко нетерпеливо смахнул слезы.
— Моя вина, — пробормотал он, — только моя. Я совершил ужасный грех, и лишь безграничное милосердие спасителя остается моей единственной надеждой на прощение.
— Мой господин, ради бога, скажите, в чем дело. Я весь в смятении, как моряк в бушующем море, когда его корабль лишился мачты и руля, — возвышенный слог отца Антонио объяснялся тем, что в его ушах еще звучала только что прочитанная рукопись. — Грек? Почему ваша светлость говорит о греке? Он — еретик и понес заслуженное наказание.
— Ты не понимаешь, о чем говоришь. Ты не знаешь, что мое прегрешение гораздо больше. Я просил божественного предзнаменования и получил его. Я думал, это проявление божьей милости, но на самом деле — знак его гнева. И я справедливо унижен в глазах людей, ибо я — ужасный грешник.
Стоя спиной к секретарям, епископ обращался не к ним, но к кресту, на котором он так часто видел себя с гвоздями, вбитыми в руки и ноги.
— Он был добрым стариком, в бедности своей щедрым к бедным, и за много лет нашего знакомства я не слышал от него дурного слова. С любовью и терпением смотрел он на все человечество, истинный дворянин души.
— Много людей, добродетельных в общественной и личной жизни, справедливо осуждены Святой палатой, ибо высокие моральные устои ни в коей мере не сравнимы со смертным грехом ереси.
Епископ обернулся и взглянул на отца Антонио полными болью глазами.
— И возмездие за грех — смерть, — прошептал он.
Грек, о котором шла речь, Деметриос Христопулос, уроженец Кипра, имел довольно значительное состояние и мог позволить себе заняться науками. Когда турки Селима Второго вторглись на остров и взяли штурмом его столицу, Никозию, они убили двадцать тысяч ее жителей. Фамагуста, где жил Деметриос, сдалась после года героической осады. Это произошло в 1571 году. Ему удалось бежать из обреченного города, спрятаться в окружающих его холмах, а затем на рыбачьей лодке добраться до Италии. У него не осталось ни гроша, и Деметриос Христопулос стал учителем греческого языка и толкователем древней философии. В недобрый час судьба свела его с испанским грандом, королевским послом в Риме, увлекавшимся модным в то время учением Платона. Гранд поселил его у себя во дворце, и они вместе читали бессмертные диалоги. Спустя три или четыре года гранд вернулся в Испанию, убедив грека поехать с ним. Его назначили наместником короля в Валенсии, там он и умер. Деметриос, уже почти старик, ушел из дворца и поселился в скромном домике вдовы, зарабатывая на жизнь уроками греческого языка.
Фра Бласко услышал о греке, еще преподавая теологию в университете Алькалы, и, став инквизитором Валенсии, навел о нем справки. Убедившись в добропорядочности и благопристойном образе жизни Деметриоса, фра Бласко пригласил его к себе. Ему понравилось смирение грека, и он спросил, не сможет ли тот обучить его языку, на котором был написан Новый завет. И в течение девяти лет, когда инквизитору удавалось выкроить часок-другой, они изучали премудрость древнего языка. Фра Бласко оказался способным учеником и спустя несколько месяцев Деметриос, страстный поклонник великой литературы Эллады, убедил его перейти к произведениям классиков. Сам он выше всех ставил Платона, и очень скоро они взялись за диалоги. От диалогов они перешли к Аристотелю. Инквизитор отказался читать «Илиаду», которую находил слишком жестокой, и «Одиссею», по его мнению чересчур фривольную, но восхищался древними драматургами. Однако, в конце концов, они неизменно возвращались к диалогам.
Благочестие, изящество и глубина мысли Платона пленили епископа. Истинный христианин мог одобрить многое из того, что написал великий философ. В новом мире, открывшемся фра Бласко, он находил желанный отдых после тяжких трудов, возложенных на него Святой палатой. За время их долгого и плодотворного общения инквизитор начал испытывать нечто, напоминающее привязанность к этому никчемному греку, и с каждым днем росло его восхищение Деметриосом, простотой его жизни, добротой, благородством и щедростью. И тут, как гром с ясного неба, голландец, лютеранин, арестованный за то, что осмелился привезти в Валенсию Новый завет, изданный на испанском языке, признался под пыткой, что передал греку один экземпляр. Вздернутый еще раз на дыбу, он показал, что они часто говорили о религии и по многим вопросам их мнения совпадали. Имея такие показания, Святой палате пришлось начать расследование. Как всегда, сбор сведений проводился в полном секрете, и грек даже не подозревал, какие тучи собираются над его головой. Прочтя окончательный отчет, фра Бласко ужаснулся. Ему не приходило в голову, что грек, такой добропорядочный, такой смиренный, проведя долгие годы сначала в Италии, а потом в Испании, остался язычником и не принял католическую веру. Нашлись свидетели, подтвердившие под присягой его еретические взгляды. Он отрицал святую троицу, отвергал верховную власть папы римского и, преклоняясь перед святой девой, не признавал непорочного зачатия. Вдова, у которой он жил, слышала, что грек называл индульгенции ничего не стоящими клочками бумаги, а кто-то еще показал, что тот не принимает католической концепции чистилища.
Коллега фра Бласко, инквизитор дон Балтазар Кармона, доктор юриспруденции и строгий моралист, высохший коротышка с длинным острым носом, безгубым ртом и маленькими бегающими глазками, страдал от какой-то внутренней болезни, изрядно портившей его и без того нелегкий характер. Должность инквизитора давала дону Балтазару огромную власть, и он испытывал звериное наслаждение, пользуясь предоставленной свободой действий. Ознакомившись с результатами расследования, дон Балтазар потребовал ареста грека. Фра Бласко сделал все, чтобы спасти его. Он заявил, что, будучи схизматиком, Деметриос не мог быть еретиком и, следовательно, не подлежал суду Святой палаты. Но свидетельство подвергнутого пытками лютеранина было не единственным; французский кальвинист, также под пыткой, признал, что грек в разговоре с ним одобрил протестантство. Под тяжестью таких улик чувство долга фра Бласко взяло верх над эмоциями. Старика Деметриоса арестовали и препроводили в казематы инквизиции. При допросе он признал все обвинения. Ему предложили отказаться от ложных убеждений и принять католическую веру, но, к удивлению фра Бласко, грек отказался. Это считалось серьезным преступлением, и фра Бласко пришлось приложить немало усилий, чтобы уговорить дона Балтазара не отправлять Деметриоса на костер, а дать ему последнюю возможность загладить свой проступок. Он настоял на пытке, чтобы склонить грека к обращению в истинную веру и спасти таким образом его бессмертную душу.
При проведении пытки по закону требовалось присутствие обоих инквизиторов, представителя епископа и нотариуса, записывающего все сказанное на допросе.
Грека ввели в камеру, раздели и привязали за руки к веревкам, перекинутым через блок, привешенный к потолку, а к ногам подвесили по гире. Во имя господа от него потребовали сказать правду, ибо инквизиторы не хотели причинять ему страдания. Он молчал. Палач дернул за веревки, и грек взвыл от боли. Кожа на бедрах и лодыжках лопнула. Учитывая преклонный возраст Деметриоса, фра Бласко потребовал, чтобы того вздергивали на дыбе не более четырех раз, так как и здоровые мужчины редко выдерживали более шести или семи подъемов. Грек молил убить его и перестать мучить. Хотя фра Бласко по долгу службы присутствовал при пытке, от него не требовалось следить за ее ходом, и поэтому он сидел, уставившись в каменный пол. Но крики грека отдавались в ушах инквизитора, разрывая его сердце на части. Этим голосом его друг цитировал благородные периоды Софокла, этот голос, едва сдерживая рыдания, декламировал предсмертную речь Сократа. Перед каждым вздергиванием греку предлагали покаяться, но тот сжимая зубы, молчал. Когда его сняли с дыбы, он не мог идти, и его отнесли в темницу.
Хотя грек ни в чем не сознался, его приговорили к сожжению на основе имеющихся улик. Фра Бласко пытался спасти его жизнь, но дон Балтазар, доктор юриспруденции, заявил, что Деметриос виновен не менее других лютеран и должен понести то же наказание. Представитель епископа с ним согласился. Так как до аутодафе оставалось несколько недель, фра Бласко написал Великому Инквизитору с просьбой рассмотреть это дело. Великий Инквизитор ответил, что не видит оснований вмешиваться в действия особого трибунала. Исчерпав возможности спасти жизнь грека, фра Бласко продолжил борьбу за его душу.
