— Ты очень поздно вернулся вчера.
— Не очень. Около часа.
— Врунишка! Я поглядела на часы. Было четыре утра.
— Ну, четыре так четыре, — весело согласился он.
— Что вы делали до такого времени, ради всего святого?
— Поехали после спектакля в одно место ужинать. Танцевали.
— С кем?
— С двумя девушками, которых мы там встретили. Том знал их раньше.
— Как их зовут?
— Одну Джил, другую Джун. Фамилий их я не знаю. Джун — актриса. Она спросила, не смогу ли я устроить ее дублершей в твоей следующей пьесе.
Во всяком случае, ни одна из них не была Эвис Крайтон. Это имя не покидало мыслей Джулии с той минуты, как Долли упомянула его.
— Но ведь такие места закрываются не в четыре утра.
— Да. Мы вернулись к Тому. Том взял с меня слово, что я тебе не скажу. Он думал, ты страшно рассердишься.
— Ну, чтобы я рассердилась, нужна причина поважней. Обещаю, что и словом ему не обмолвлюсь.
— Если кто и виноват, так только я. Я зашел к нему вчера днем, и мы обо всем сговорились. Вся эта ерунда насчет любви, которую слышишь на спектаклях и читаешь в книгах… Мне скоро восемнадцать. Я решил, надо самому попробовать, что это такое.
Джулия села в постели и, широко раскрыв глаза, посмотрела на Роджера вопросительным взглядом.
— Роджер, ради всего святого, о чем ты толкуешь?
Он был, как всегда, сдержан и серьезен.
— Том сказал, что он знает двух девчонок, с которыми можно поладить. Он сам с ними обеими уже переспал. Они живут вместе. Ну, мы позвонили им и предложили встретиться после спектакля. Том сказал им, что я — девственник, пусть кидают жребий, кому я достанусь. Когда мы вернулись к нему в квартиру, он пошел в спальню с Джил, а мне оставил гостиную и Джун.
На какой-то миг мысль о Томе была вытеснена ее тревогой за Роджера.
— И знаешь, мам, ничего в этом нет особенного. Не понимаю, чего вокруг этого поднимают такой шум.
У Джулии сжало горло. Глаза наполнились слезами, они потоком хлынули по щекам.
— Мамочка, что с тобой? Почему ты плачешь?
— Но ты же еще совсем мальчик!
Роджер подошел к ней и, присев на край постели, крепко обнял.
— Ну что ты, мамочка! Ну, не плачь. Если бы я знал, что ты расстроишься, я бы не стал ничего тебе рассказывать. В конце концов, рано или поздно это должно было случиться.
— Но так скоро… Так скоро! Я чувствую себя теперь совсем старухой.
— Ты — старуха?! Только не ты, мамочка. «Над ней не властны годы. Не прискучит ее разнообразие вовек»[53].
Джулия засмеялась сквозь слезы.
— Глупыш ты, Роджер. Думаешь, Клеопатре понравилось бы то, что сказал о ней этот старый осел? Ты бы мог еще немного подождать.
— И хорошо, что этого не сделал. Теперь я все знаю. По правде говоря, все это довольно противно.
Джулия глубоко вздохнула. Ее обрадовало, что он так нежно ее обнимает, но было ужасно жалко себя.
— Ты не сердишься на меня, дорогая? — спросил он.
— Сержусь? Нет. Но уж если это должно было случиться, я бы предпочла, чтобы не так прозаично. Ты говоришь об этом, точно о любопытном научном эксперименте, и только.
— Так оно и было, в своем роде.
Джулия слегка улыбнулась сыну.
— И ты на самом деле думаешь, что это и есть любовь?
— Ну, большинство так считает, разве нет?
— Нет, вовсе нет. Любовь — это боль и мука, стыд, восторг, рай и ад, чувство, что ты живешь в сто раз напряженней, чем обычно, и невыразимая тоска, свобода и рабство, умиротворение и тревога.
В неподвижности, с которой он ее слушал, было что-то, заставившее Джулию украдкой взглянуть на сына. В глазах Роджера было странное выражение. Она не могла его прочесть. Казалось, он прислушивается к звукам, долетающим до него издалека.
— Звучит не особенно весело, — пробормотал Роджер.
Джулия сжала его лицо, с такой нежной кожей, обеими ладонями и поцеловала в губы.
— Глупая я, да? Я все еще вижу в тебе того малыша, которого когда-то держала на руках.
В его глазах зажегся лукавый огонек.
— Чему ты смеешься, мартышка?
— Чертовски хорошая была фотография, да?
Джулия не могла удержаться от смеха.
— Поросенок. Грязный поросенок.
— Послушай, как насчет Джун? Есть для нее надежда получить роль дублерши?
— Скажи, пусть как-нибудь зайдет ко мне.
Но когда Роджер ушел, Джулия вздохнула. Она была подавлена. Она чувствовала себя очень одиноко. Жизнь ее всегда была так заполнена и так интересна, что у нее просто не хватало времени заниматься сыном. Она, конечно, страшно волновалась, когда он подхватывал коклюш или свинку, но вообще-то ребенок он был здоровый и обычно не особенно занимал ее мысли. Однако сын всегда был к ее услугам, если на нее находила охота с ним повозиться. Джулия часто думала, как будет приятно, когда он вырастет и сможет разделять ее интересы. Мысль о том, что она потеряла его, никогда по-настоящему не обладая им, была для Джулии ударом. Когда она подумала о девице, укравшей у нее сына, губы Джулии сжались.
«Дублерша! Подумать только! Ну и ну!»
Джулия так была поглощена своей болью, что почти не чувствовала горя из-за измены Тома. Джулия и раньше не сомневалась, что он ей неверен. В его возрасте, с его темпераментом, при том, что сама она была связана выступлениями и всевозможными встречами, к которым ее обязывало положение, он, несомненно, не упускал возможности удовлетворять свои желания. Джулия на все закрывала глаза. Она хотела немногого — оставаться в неведении. Сейчас впервые ей пришлось столкнуться лицом к лицу с реальным фактом.
«Придется примириться с этим, — вздохнула она. В ее уме одна мысль обгоняла другую. — Все равно что лгать и не подозревать, что лжешь, вот что самое фатальное. Все же лучше знать, что ты дурак, чем быть дураком и не знать этого».
20
На рождество Том уехал к родителям в Истбурн. У Джулии было два выступления в «день подарков»[54], поэтому они остались в городе и пошли в «Савой» на грандиозную встречу Нового года, устроенную Долли де Фриз. Через несколько дней Роджер отправлялся в Вену. Пока он был в Лондоне, Джулия почти не видела Тома. Она не расспрашивала Роджера, что они делают, когда носятся вместе по городу, — не хотела знать; она старалась не думать и отвлекала свои мысли, отправляясь на одну вечеринку за другой. И с ней всегда была ее работа. Стоило Джулии войти в театр, как ее боль, ее унижение, ее ревность утихали. Словно на дне баночки с гримом она находила другое существо, которое не задевали никакие мирские тревоги. Это давало Джулии ощущение силы, чувство торжества. Имея под рукой такое прибежище, она может выдержать все что угодно.
В день отъезда Роджера Том позвонил ей из конторы.
— Ты что-нибудь делаешь сегодня вечером? Не пойти ли нам кутнуть?
— Не могу. Занята.
