Сомерсет Моэм
ТОГДА И ТЕПЕРЬ
1
Plus ca change, plus c'est la meme chose.[1]
2
У Биаджо Бонаккорси был трудный день. Он устал, но из приверженности к порядку перед отходом ко сну записал в дневнике: «Совет послал человека к герцогу в Имолу». Имени посыльного он не упомянул, вероятно, потому, что не придал этому событию особого значения. Звали его Никколо Макиавелли. Ехал он к Чезаре Борджа.
День выдался не только трудным, но и длинным: Биаджо вышел из дому на рассвете. Рядом с ним на крепком муле ехал его племянник Пьеро Джакомини, высокий, хорошо сложенный юноша приятной наружности. Макиавелли согласился взять его с собой. В этот день, шестого октября 1502 года, Пьеро исполнилось восемнадцать лет — подходящий возраст для первого выезда в свет. Благодаря стараниям дяди (мать Пьеро рано овдовела) юноша получил неплохое образование. Писал и читал он не только по- итальянски, но и по-латыни, а по совету Макиавелли, восхищавшегося древними римлянами, достаточно глубоко изучил историю расцвета и падения Вечного города. Макиавелли веровал: люди во все времена одинаковы, ими владеют одни и те же чувства, поэтому в сходных ситуациях их действия должны приводить к одним и тем же результатам. А помня, как, сообразуясь с обстоятельствами, поступали древние, и современный человек будет вести себя благоразумно.
И Биаджо, и его сестра хотели, чтобы Пьеро поступил на государственную службу. Поездка с Макиавелли предоставляла юноше прекрасную возможность окунуться в мир политики. И к тому же, полагал Биаджо, вряд ли он мог найти наставника лучше, чем мессер Никколо. Вопрос о поездке решился только вчера, когда Макиавелли получил верительные грамоты и охранное свидетельство. Биаджо попросил его взять с собой Пьеро, и Макиавелли — по натуре человек доброжелательный — сразу же согласился. Мать юноши понимала: такой шанс упускать нельзя, — но она, естественно, беспокоилась. Пьеро еще никогда не разлучался с ней и, по ее мнению, был слишком молод для такого опасного путешествия. К тому же она боялась, что этот беспутный Макиавелли испортит ее сына: все знали, какой он любитель погулять. А он нисколько и не стыдился, мало того, частенько рас сказывал о своих похождениях разные неприличные истории, вызывая румянец смущения на щечках добропорядочных женщин. Но, самое возмутительное, рассказывал так забавно, что как бы вы ни негодовали, удержаться от смеха не могли.
— Дорогая Франческа, — урезонивал ее Биаджо, — теперь, когда Никколо женился, он оставит дурные привычки. Мариетта — хорошая женщина и очень его любит. Он не так глуп и не станет тратить деньги на то, что дома можно получить задаром.
— Так любить женщин, как Никколо, и довольствоваться одной?.. Тем более женой…
В душе Биаджо разделял сомнения сестры, однако признать ее правоту не захотел. Только плечами пожал.
— Пьеро уже восемнадцать. Ему пора становиться мужчиной. Или ты уже стал им, племянник?
— Нет, — ответил Пьеро с искренностью, которая могла обмануть любого, кто хотел ему поверить.
— Мне известно все о моем сыне, — довольно улыбнулась Франческа. — Перед тем как что-либо сделать, он подумает, не вызовет ли его поступок моего неодобрения.
— В таком случае я не понимаю твоего беспокойства. Макиавелли посодействует продвижению Пьеро по службе, а если у мальчика достанет ума, он научится у него многому из того, что пригодится в жизни.
Монна Франческа нахмурилась.
— Этот человек свел тебя с ума. Ты словно податливая глина в его руках. А он как к тебе относится? Помыкает тобой, делает из тебя посмешище. С какой стати он занимает более высокий пост, чем ты? Неужели тебя удовлетворяет роль его подчиненного?
Биаджо, как и Макиавелли, исполнилось тридцать три года. Однако благодаря содействию тестя, Марсилио Фичино, знаменитого ученого, которому покровительствовали Медичи, на государственную службу он поступил раньше Макиавелли. В те времена связи помогали человеку занять место под солнцем не в меньшей степени, чем его достоинства.
Биаджо был среднего роста, полноватый, с круглым краснощеким добродушным лицом. Честный и трудолюбивый, никому не завидующий, он трезво оценивал свои возможности и не рвался к вершинам власти. Он любил хорошо поесть, посидеть в веселой компании. Умом он не блистал, но и не слыл дураком. Иначе он никогда не стал бы другом Макиавелли.
— Сейчас на службе в Синьории нет человека умнее Никколо, — ответил Биаджо.
(Вот уже восемь лет после изгнания Медичи высшим исполнительным органом власти во Флоренции являлась Синьория — городской Совет.)
— Чепуха, — фыркнула Франческа.
— Он разбирается в людях и государственных делах лучше, чем мужи вдвое старше его. Вот увидишь, сестра, он далеко пойдет, и, поверь мне на слово, он не из тех, кто забывает друзей.
— Я не доверяю ему. Он отбросит тебя, как старый башмак, когда ты станешь ему не нужен. Биаджо рассмеялся.
— Ты сердишься, потому что он никогда не пытался ухаживать за тобой? А ты еще хороша и должна нравиться мужчинам.
Монна Франческа поджала губы.
— Просто он знает: порядочная женщина даст ему достойный отпор. Ты всегда защищаешь его. Конечно, он ведь смешит тебя, рассказывает разные непристойные истории. Ты такой же, как он.
— Но признай, никто лучше Макиавелли эти истории не рассказывает.
— И поэтому ты считаешь его таким удивительно умным?
Биаджо вновь рассмеялся.
— Конечно, нет. Он успешно провел переговоры с Францией, а его донесениями восхищались все. Даже те члены Синьории, кто не слишком благоволит к нему.
Монна Франческа сердито повела плечами.
Все это время Пьеро, как и подобает благовоспитанному молодому человеку, молчал, скромно потупив взор. Он без энтузиазма воспринял желание матери и дяди устроить его на государственную службу и с радостью ухватился за возможность отправиться в путешествие. Как он и предполагал, житейская мудрость дяди восторжествовала над нерешительностью матери. И на следующее утро в сопровождении Биаджо Пьеро подъехал к дому Макиавелли.
3
Лошади уже стояли у крыльца: одна — для Макиавелли, две — для его слуг. Пьеро спрыгнул с мула и, отдав поводья слуге, вслед за дядей прошел в дом. Макиавелли ждал их, нетерпеливо расхаживая по комнате.
— Не будем терять время, — сказал он, коротко поздоровавшись с вошедшими.
— В путь.
По щекам Мариетты катились слезы. Особой красотой она не отличалась. Правда, Макиавелли женился на ней не из-за ее красоты. Мариетта была из почтенной состоятельной семьи и принесла ему солидное приданое, да и на холостяков его возраста смотрели косо.
— Не плачь, дорогая, — успокаивал ее Макиавелли. — Ты же знаешь, я скоро вернусь.
— Тебе нельзя ехать, — всхлипнула Мариетта и, обращаясь к Биаджо, добавила: — Он не готов к такому длительному путешествию: плохо себя чувствует.
— Что с тобой, Никколо? — озабоченно спросил Биаджо.
— Старая болячка. Опять что-то с желудком. Но тут уж ничем не поможешь.
— Он обнял Мариетту: — До свидания, моя радость.
— Ты будешь мне писать?
— Обязательно, — улыбнулся Макиавелли. При улыбке с его лица исчезало обычное сардоническое выражение, и оно становилось даже привлекательным. Макиавелли поцеловал жену, погладил по щеке.
— Не сердись, дорогая. В случае чего обращайся к Биаджо. Он всегда поможет тебе.
