нибудь подобное? Как поживаете, миссис Ходжсон? Это мистер Кэри, он лечил меня в больнице.
— Заходите, сударь,— сказал мужчина.— Мы рады видеть друга мистера Ательни. Мистер Ательни показывает этот потолок всем своим друзьям. Что бы мы ни делали — лежим в постели или даже моемся,— он все равно зайдет!
Филип понял, что они считают Ательни чудаком и все же любят его: они слушали с открытым ртом, как он ораторствовал о красотах потолка семнадцатого века.
— Какое преступление отдавать это на слом. А, Ходжсон? Вы же влиятельный гражданин, почему бы вам не обратиться с протестом в газеты?
Мужчина без пиджака рассмеялся и сказал Филипу:
— Мистер Ательни у нас шутник. Говорят, дома эти такие антисанитарные, что в них даже опасно жить.
— Черт с ней, с санитарией, дайте мне искусство! — вскричал Ательни.— У меня девять детей, и плохая канализация идет им только на пользу. Нет, нет, я не хочу рисковать. Не надо мне ваших новшеств! Прежде чем я двинусь отсюда, я должен убедиться, что на новом месте тоже плохая канализация.
Раздался стук в дверь, и вошла маленькая светловолосая девочка.
— Папочка, мамочка говорит: довольно тебе разговаривать, идем обедать.
— Вот моя третья дочь,— сказал Ательни, патетически указывая на нее перстом.— Ее имя Мария дель Пилар, но она охотнее откликается, когда ее зовут Джейн. Джейн, вытри нос.
— Папочка, у меня нет платочка.
— Ладно, ладно,— ответил он, доставая огромный, огненного цвета платок,— а скажи на милость, для чего господь бог снабдил тебя пальцами?
Они поднялись наверх и ввели Филипа в комнату с темными дубовыми панелями. Посередине стоял узкий стол тикового дерева на крестообразных ножках с двумя железными перекладинами — в Испании такие столы называют mesa de hieraje. Все было готово к обеду: стояло два прибора, а к столу были придвинуты два больших кожаных кресла с широкими и плоскими дубовыми подлокотниками. Кресла были строгие, изящные и неудобные. Из мебели в комнате стоял еще только bargueno — шкафчик, искусно украшенный позолоченной чеканкой, на подставке, отделанной затейливой, хоть и несколько топорной резьбой. В шкафчике красовалось два-три изрядно побитых, но богато расписанных фаянсовых блюда; на стенах висели картины старых испанских мастеров в великолепных, но ветхих рамах — хоть и мрачные по сюжету, пострадавшие от времени и дурного обращения и к тому же второсортные по исполнению, они все же дышали страстью. Тут не было ничего сколько-нибудь ценного, но комната производила чарующее впечатление. В ней было что-то пышное и в то же время строгое. Филипу чудился тут дух старой Испании.
Когда Ательни показывал ему внутреннюю отделку горки с чудесными украшениями и потайными ящичками, в комнату вошла высокая девочка с двумя длинными золотисто-каштановыми косами.
— Мама говорит, что обед готов и вас дожидается; я его подам, как только вы скажете.
— Иди сюда, Салли, поздоровайся с мистером Кэри.— Ательни повернулся к Филипу.— Ну, разве она не великолепна? Это моя старшая дочка. Сколько тебе лет, Салли?
— В июне будет пятнадцать.
— Я окрестил ее Мария дель Соль — она мой первенец — и посвятил ее ослепительному солнцу Кастилии, но мать зовет ее Салли, а братец — Мордашкой.
Девочка покраснела и смущенно улыбнулась, показав ровные белые зубы. Она была рослой для своих лет, хорошо сложена, с приятными серыми глазами, широким лбом и румянцем во всю щеку.
— Ступай скажи матери, чтобы она пришла познакомиться с мистером Кэри.
— Мать сказала, что придет после обеда. Она еще не умылась.
— Тогда мы сами пойдем к ней поздороваться. Не может же он сесть за йоркширский пудинг, пока не пожмет руку, которая его приготовила.
Филип последовал за хозяином дома на кухню. Там было тесно, очень людно и стоял дым коромыслом, но как только вошел посторонний, воцарилась тишина. За большим столом, с нетерпением ожидая обеда, сидели дети. У печи стояла женщина — она вынимала из нее печеные картофелины.
— Бетти, это мистер Кэри,— сказал хозяин.
— Зачем же ты его сюда привел? Что он о нас подумает?
На ней был грязный передник, рукава ее ситцевого платья были закатаны выше локтя, волосы закручены на папильотки. Миссис Ательни была крупной женщиной, на добрых три дюйма выше своего мужа; у нее были светлые волосы и синие глаза, а лицо дышало добротой; когда-то она считалась красоткой, но с годами и от частых родов расплылась и обрюзгла; синие глаза выцвели, кожа огрубела и стала красной, волосы потеряли блеск... Миссис Ательни выпрямилась, вытерла руку о передник и протянула ее гостю.
— Добро пожаловать, сударь,— произнесла она медленно и нараспев; ее говор показался Филипу до странности знакомым.— Ательни говорит, что вы были очень добры к нему в больнице.
— Теперь вас надо познакомить со всем нашим поголовьем,— продолжал Ательни.— Вот Торп,— указал он на круглолицего, кудрявого мальчика,— он мой старший сын, наследник титула, поместий и долгов нашего семейства. Вот Ательстан, Гарольд, Эдвард.
Он поочередно показал пальцем на трех мальчиков поменьше — все они были румяные, здоровые и улыбались во весь рот, однако, поймав на себе смеющийся взгляд Филипа, смущенно опустили глаза в тарелки.
— А теперь перечислим по порядку девочек: Мария дель Соль...
— Мордашка,— пояснил один из мальчиков.
— У тебя первобытное чувство юмора, сын мой. Мария де лос Мерседес, Мария дель Пилар, Мария де ла Консепсьон, Мария дель Розарио.
— Я зову их Салли, Молли, Конни, Рози и Джейн,— сказала миссис Ательни.— Ну-ка, Ательни, ступай в свою комнату, вам принесут обед. Потом, когда я умою детей, я позволю им к вам заглянуть.
— Милая, если бы мне довелось выбирать имя тебе, я бы назвал тебя Мария Мыльная Пена. Вечно ты мучаешь мылом этих заморышей.
— Идите вы вперед, мистер Кэри, не то мне никогда не заставить его сесть за стол и пообедать.
Ательни и Филип опустились в огромные монастырские кресла, Салли принесла им две тарелки с ростбифом, йоркширским пудингом, печеным картофелем и капустой. Ательни вынул из кармана шестипенсовик и послал ее за кувшином пива.
— Надеюсь, вы накрыли здесь стол не из-за меня,— сказал Филип.— Я отлично пообедал бы и с детьми.
— Нет, я всегда ем отдельно. Люблю старинные обычаи. Мне кажется, женщинам вообще не следует сидеть за столом с мужчинами: это губит беседу, да и для них самих это вредно. Набираются всяких идей, а женщинам всегда не по себе, когда у них в голове заведется какая-нибудь мысль.
Хозяин и гость с аппетитом принялись за обед.
— Вы когда-нибудь ели такой йоркширский пудинг? — спросил Ательни.— Никто не умеет так его готовить, как моя жена. Вот что получаешь, когда женишься не на светской даме. Вы ведь заметили, что она не светская дама?
Вопрос был щекотливый, и Филип не знал, что ответить.
— Я как-то об этом не думал,— неуверенно сказал он.
Ательни рассмеялся. У него был на редкость заразительный смех.
— Нет, она не светская дама и даже вовсе на даму не похожа. Отец ее ходил за плугом, и она так никогда и не научилась говорить по-городскому. У нас было двенадцать детей, девять из них живы. Я сказал, что пора остановиться, но она женщина упрямая, да это и вошло у нее в привычку — думаю, она не успокоится, пока не народит человек двадцать.
Тут вошла Салли с пивом, налив кружку Филипу, она обогнула стол, чтобы налить и отцу. Он обнял ее за талию.
— Видали вы когда-нибудь такую хорошенькую, крепкую девчурку? Ей только пятнадцать, а можно дать все двадцать. Поглядите на ее щеки. Ни разу в жизни ничем не хворала. Вот повезет тому, кто на ней женится, правда, Салли?
