последовали за ним.
Румо снова охватило чувство, будто он совершил ошибку, но какую, он не знал. У него не было никакого настроения идти на школьный двор и поэтому он остался сидеть в классе.
– Какой у нас следующий урок? – спросил он ученика, сидящего перед ним.
– Фехтование, – ответил он. – Фехтование у Ушана де Люкки. Румо сидел будто наэлектризованный. Фехтование! Сражение с опасным оружием! Наконец-то! Но у него не было оружия! Может на уроке можно было получить его?
Ога Железногородская
– Румо Замонийский? – маленькая, полная учительница с бульдожьим лицом стояла у дверей. – Это ты?
Румо встал.
– За мной! – пролаяла бульдожица.
– Меня зовут Ога Железногородская, – сказала учительница, пока она вела Румо за руку по коридорам школы. – Тебя зовут как карточную игру, ты уже в курсе?
– Да, – сказал Румо. – Куда мы идём?
– Я буду учить тебя письму и чтению.
– Но у нас сейчас фехтование.
– У других сейчас фехтование. У тебя – чтение.
Она провела его по коридору в подвал школьного здания, мимо каморки с вениками, мимо стопок пожелтевших школьных тетрадей, мимо отслуживших своё школьных скамеек. Поход закончился в маленькой, слабо освещённой комнате, где уже сидели три других ученика. Румо со стоном сел. Он понял, что отсюда сбежать невозможно. Даже его взгляду невозможно было сбежать – в комнате не было ни одного окна, в которое он мог бы смотреть. Пара толстых свечей заполняли комнату беспокойным, тягостным, сумрачным светом.
В следующие, бесконечно длящиеся несколько часов, учительница поднимала вверх таблички, на которых были нарисованы всем известные предметы и животные – чайник, колесо, кошка, утка, шляпа, мышь, – а затем рисовала на доске значки, которые ученики должны были перерисовывать в тетрадь. Всё это она называла замогильным голосом с безжалостным упорством, картинку за картинкой, значок за значком, а потом опять всё сначала, час за часом, пока Румо и другие пленники не выучили значки так, что могли бы их рисовать даже во сне.
В конце урока Ога объяснила ученикам, что они имеют право посещать уроки фехтования и боевых искусств только после того, как научатся писать и читать. Ропот учеников заставил её заметить, что это – правило и что ни для кого не секрет, что это было сделано для того, чтобы школьники быстрее осваивали основы замонийского алфавита.
– Осёл, – сказал она, – передвигается гораздо быстрее, если у него перед носом висит морковка.
Когда Румо ближе к вечеру вышел из школы, ему понадобилось несколько минут, чтобы привыкнуть к свету вечернего солнца. Урс уже ждал его с длинной связкой колбасок, обмотанной вокруг шеи.
– Уже побывал в склепе? – ухмыльнулся он. – Они преподают чтение и письмо в этой тёмной пещере, чтобы процесс обучения протекал быстрее. Хочется как можно быстрее уйти оттуда, вот и зубришь, как идиот. Я научился писать читать за шесть недель.
– Шесть недель? И это ты считаешь быстро?
– Если ты провалишь экзамен, то будет двенадцать. Хочешь колбаску?
Склеп
Большую часть времени в последующие недели провёл Румо в изоляции от других школьников, заточённый в склепе с товарищами по несчастью и Огой Железногородской. Время от времени ему разрешалось посетить урок ухода за зубами и прослушать лекцию по общему вольпертинговедению, но каждый раз, когда его одноклассники дружно направлялись на уроки боевых искусств, его запирали в склепе и заставляли рисовать значки, обозначающие мыло, мяч, дерево и печку.
Слова, которые они выговаривали по буквам, с каждым днём становились длиннее. И вскоре им не нужны были больше таблички с картинками. Всё-таки Румо находил это любопытным, что возможно словить предметы на бумаге, нарисовав их значки. То, что он воспринимал это как охоту, сильно облегчало ему учёбу. Он сидел как пленник в темнице, но в мыслях он был далеко-далеко, в светлой степи, где он со своим карандашом-копьём охотился на дикие слова.
Тяжелее всего было то, что он почти всё время был далеко от Ралы, тогда как она с Рольфом и другими, возможно, училась у Ушана де Люкки разрубать саблей противника пополам.
Вечерами Румо сидел в своей комнате, вздыхая, склонившись над копией замонийского алфавита, так как он поклялся сам себе сдать экзамен с первого раза, чтобы как можно быстрее приступить к урокам фехтования и боя. По ночам ему снились буквы и Рала.
Обязанности
В то время, как здание школы было для Румо настоящим полем битвы, на котором были коварный враг (Рольф), непредсказуемый риск (Рала), бесконечное мучение (шахматы), позорный плен (склеп) и ужасные пытки (арифметика), остальной Вольпертинг был мирной зоной, местом для его потребностей и способностей. На поле социальных обязанностей он постоянно одерживал победы благодаря своей сноровке: давали Румо мастерок в руку – через пару часов тут уже стояла приличная стена. Давали ему лопату – он в одиночку выкапывал ров для фундамента. К своему собственному удивлению Румо обнаружил, что ему удавалось практически всё с первого раза, при условии, что это был физический труд или ремесленная деятельность. За несколько недель он научился гончарному искусству, у кузнеца научился ковке и плавке металла, он мог обжечь кирпич и выкопать колодец. Румо не гнушался никакой работы, поскольку был уверен, что таким образом он готовит своё тело и рефлексы к урокам борьбы и фехтования. Для каждой работы требовались разные группы мышц и сухожилий: в гончарной мастерской он тренировал кисти рук, разноска писем и поручений укрепляла его ноги и тренировала выносливость, работа штукатура укрепляла руки, ковка металла – плечи, копка рвов – спину. Работа около печи в булочной закаляла его против боли, а рыбалка в бурном Вольпере улучшала его реакцию.
Столярная мастерская Орнта ла Окро
Когда Румо зашёл в столярную мастерскую, чтобы забрать бревно для оптового магазина Царузо, его охватило странное желание. Для большинства вольпертингеров звуки и запахи в мастерской показались бы безразличными или даже неприятными, но для ушей Румо скрип циркулярной пилы с ножным приводом был прекрасной музыкой, для его носа запах древесного клея и морилки был сравним с изысканным ароматом воскресного жаркого. Свежеструганное дерево. Смола. Льняное масло. Пчелиный воск. Румо восторженно всё вокруг обнюхивал. Солнце попадало в мастерскую сквозь маленькое окошко, отражалось в мелкой древесной пыли, из-за чего инструменты были будто освещены волшебным танцующим светом. В середине
