камней на дне. Шелковистым блеском отливала поверхность потока, — казалось, тяжелый атласный занавес разостлан на камнях русла.
Вода тихо журчала у ног Шавлего и Русудан, однако с каждым шагом все сильнее становился ее напор и все громче бормотали серебристые струи, бившиеся об их колени.
В самой стремнине течение было довольно сильным. Девушка поскользнулась на гладких камнях. Шавлего одной рукой поддержал ее, а другой попытался схватить шляпу, упавшую в воду.
Это, однако, ему не удалось.
Шляпа, колыхаясь, плыла по волнам, похожая на огромный цветок подсолнуха.
Шавлего проводил ее огорченным взглядом и посмотрел на девушку.
Та улыбнулась:
— Пустяки. Пойдем дальше.
Они выбрались на берег и долго шли, не говоря ни слова.
Когда болото осталось наконец позади, девушка нарушила молчание:
— Вчера собирался дождь, да и сегодня с утра моросило… А вода в Алазани как хрусталь.
— Должно быть, в Панкисском ущелье, у ее верховья, дождя не было. Зато наша Берхева сегодня немножко помутнела.
— Вчера Реваз в первый раз вывез в поле сеялку. Я было намекнула ему, что пока еще рановато. Интересно, успел ли он посеять у большого вяза?
— Хотите, свернем туда, посмотрим?
— Не стоит. В темноте все равно ничего не увидишь.
— Сеяли, наверно, ветвистую пшеницу?.. Не думал я, что это ваше творение. Как вы сумели ее вывести?
Девушка махнула рукой:
— Не стоит об этом… Длинная история, да и не совсем так обстоит дело, как изображают.
— Что вы хотите этим сказать?
— Видите ли, не я первая вывела ветвистую пшеницу.
Шавлего изумился:
— Зачем же тогда вся эта газетная шумиха? Ведь ваша пшеница даже представлена к Государственной премии!
Русудан пожала плечами:
— Чего только не представляют на премию! А я по поводу этой ветвистой пшеницы перерыла столько книг и журнальных публикаций, что другой на моем месте давно бы защитил диссертацию.
— Значит, ветвистая пшеница существовала и до вас?
— Лет сто тому назад какой-то неизвестный автор доказывал в «Земледельческой газете», что ветвистая пшеница была обнаружена в одной из гробниц египетских фараонов. Зерна пролежали в подземелье две тысячи четыреста лет.
— Удивительно, как они сохранились в течение двадцати четырех столетий!
— Что они сохранились — это не так уж удивительно… А вот чтобы эти зерна, взятые из гробницы, могли прорасти, в это я не верю. Это, конечно, ложь чистейшей воды. Пшеничное зерно сохраняет способность к прорастанию десять-пятнадцать лет, не больше.
— По-моему, история возникновения ветвистой пшеницы имеет не такое уж большое значение. Важно, что она существовала и существует. Но почему до сих пор ей не отдавали предпочтения перед другими сортами?
— Она не так уж выгодна. Опытов было поставлено немало. В одних случаях она вырождалась, в других — не оправдывала возлагавшихся на нее надежд. Так что время от времени ее забрасывали и забывали.
— А теперь?
— Теперь она широко распространена по всему Советскому Союзу. Несколько лет тому назад я сама видела ее своими глазами на опытной станции в Одессе.
— Почему же говорят только о вас?
— Не знаю… Должно быть, моей пшенице отдают предпочтение перед всеми остальными, выведенными в других местах. А может быть, это для поощрения, так как перед Грузией поставлена задача: самой удовлетворять свою потребность в хлебе.
— А есть у ветвистой пшеницы перспективы?
— Сомневаюсь. Зерно слишком легкое, тесто получается слабое, жидкое, да и вкус не очень хорош.
Шавлего разочарованно замолчал.
Русудан шла рядом с ним, изредка похлопывая себя по ладони сложенной плеткой. Дорога была покрыта толстым слоем пыли, заглушавшим звук шагов.
После крутого поворота дорога стала спускаться к Берхеве. Деревья свешивались с невысоких скал над узким руслом. Поток струился как бы в зеленом туннеле под их ветвями.
— Помните, как я встретил вас тут, когда шел на рыбалку? Вы, должно быть, подумали тогда: «Вот бездельник — люди падают с ног, надрываются в этакую жару, а у него только и дела что рыбу ловить! Весело время проводит молодчик!»
— Не скрою, — такая именно мысль мелькнула у меня в голове… А вы вот что тогда подумали: «Бойкая особа! Как ни встречу — каждый раз с нею в двуколке новый спутник. Весело проводит время девица!»
Шавлего улыбнулся:
— Начало, пожалуй, вы угадали, но дальше неверно. Я никогда не думал, что вы ищете веселья и развлечений. Ваша профессия — творческая. Я знаю — вы проводите опыты над многими растениями.
— Не преувеличивайте. Я вывела белую рожь и немножко занимаюсь кукурузой.
— Как? А от ветвистой вы совсем отказываетесь?
— Нет, не совсем. С весны возьмусь за нее снова.
— Чего вы хотите добиться?
— Хочу сделать ветвистую пшеницу «доли» и «безостую». То есть хочу придать ветвистой свойства, которых у нее нет: плотность «доли», ее вкус и запах, качество теста при выпечке. Вот если это мне удастся — тогда я буду гордиться своим созданием.
— Великолепная программа. А кукуруза?
— С кукурузой я вожусь только второй год.
— И уже чего-нибудь достигли?
— Почти… Она уже ветвится.
— Как — вы и кукурузу хотите сделать ветвистой?
— Нет, это получилось против моего желания. Я не этого добивалась. Но при этом достигла того, что на одном стебле у меня развились семь початков.
— Каким методом вы этого достигли — гибридизацией?
— Разумеется. Я скрестила с грузинским «кругом» сорт «хрустящий», у которого маленькие початки с мелкими зернами, знаете, тот, из которого обычно делают кукурузные хлопья.
— Знаю. Но зачем вам маленькие початки и мелкие зерна?
— Потому что на стебле «хрустящего» этих маленьких початков много. А «круг» зато с крупными зернами. Я добилась того, что у нового гибрида початков на стебле много, как у «хрустящего», но початки эти большие, как у «круга», некрупными зернами. Вот только при этом мой новый сорт пошел ветвиться… Против моего желания! Посередине — главный стебель, с двумя или тремя початками, а вокруг него — ответвления, и на каждом по стольку же початков.
— И что же — разве выгодна такая кустистая кукуруза?
— Конечно, нет. Но я продолжаю работу. Хочу перенести эти ответвления с их початками в главный стебель. Вот тогда моя цель будет достигнута… А вы? Какую вы ставите цель перед собой? Здесь, в Чалиспири, собираетесь учительствовать?
— Кто вам сказал, что я собираюсь быть педагогом?
— Никто. Но ведь вы филолог?
