В глубокий сон была погружена и вся деревня.
В тусклом свете, вырывавшемся из приоткрытой двери, смутно виднелись темные очертания деревьев.
Шавлего спустился по лестнице во двор. Трава была мокра, вода хлюпала под ногами. Приятно освежала лоб ночная прохлада после дождя. Он пошел к калитке. Чуть похрустывал на тропинке недавно насыпанный гравий. Шавлего расстегнул ворот рубахи и повернул от калитки назад.
Он чувствовал тяжесть в голове; каждая клетка наэлектризованного разнообразными представлениями мозга казалось, бушевала. Из туманного хаоса постепенно выступали культовые сцены хеттского мира, высеченные на скале. А вот искусно вычеканенные на Триалетской серебряной чаше стройные пляшущие фигуры… Вокруг увенчанного венком из виноградных листьев Диониса скачут веселые фавны… Обступив убитого зверя, извиваются в ликовании полуголые люди языческих племен… Разнообразные, часто противоположные гипотезы и концепции сталкивались в голове Шавлего. Постепенно выкристаллизовывались четкие, ясные мысли.
Глаза уже привыкли к темноте, и очертания окружающих предметов стали вырисовываться яснее. Небо, загроможденное темными, дряблыми, как опустевшее вымя, тучами, тяжело нависало и как бы насаживалось на столбы ворот и колья забора.
Чуть хрустел под ногами гравий садовой тропинки.
Греки…
Греки…
Греки…
«Бесконечно многим обязано человечество гению этого народа! Без сомнения, правы те, кто сближает грузинское слово «брдзени», «мудрый», с названием «бердзени», обозначающим по-грузински эллина! Миф об аргонавтах древнее, но возникновение этого слова относится, несомненно, к эпохе, в которую греческая культура столкнулась с грузинским миром на берегах Понта и Галиса. Сколько исследователей истощало свое воображение, сколько пролито чернил, и все же пока еще окутана мраком ранняя история тех племен, владения которых занимали весь север Малой Азии, начиная от Фракии и вплоть до Гиркании, Аракса и Кавказа…
Когда Митридат Евпатор, названный Великим, создал, опираясь на картвельские племена, свою огромную Понтийскую империю, наводившую часто страх даже на Рим, в его армиях имелись представители народов чуть ли не всего Ближнего Востока. Плутарх утверждает, что самыми доблестными воинами этих армий считались иберы… Неужели иберы тех времен не обладали ничем, кроме храбрости? Мы, грузины, — народ несколько честолюбивый и стремящийся к славе, — не впадаем ли мы в преувеличение, отождествляя ветхозаветного библейского «кузнеца» тубала, ассирийского табала и греческих тибаренов с предками грузин иберами? Племя Тубал — то самое, которое впервые познакомило тогдашний мир с железом. Тут, кстати, одно мое наблюдение… Наши кузнецы называют металлический пепел, отлетающий от раскаленного железа во время ковки, «тогал». Наверно, это тоже что-то означает… Не случайно, должно быть, и то, что аргонавты, на своем пути в Колхиду, сделали первую и довольно долгую остановку на острове Лемнос. Древнейшими обитателями этого острова были синтии. Гомер считает синтиев не греческим племенем. Аристофан прямо называет их варварами. Согласно Филокару, синтии были пелазгами. Элленик Логограф считает их народом, пришедшим с Востока, а их ремеслом — переработку железной руды. Они первыми применили огонь для закалки железа. И более всех богов почитали огонь, божество огня. Знаменательно и то, что в «Илиаде» сброшенный с Олимпа Зевсом бог — кузнец Гефест падает именно на остров Лемнос, где его укрывают и оказывают ему гостеприимство синтии. Не было ли это племя колхским по своим корням, не переселилось ли на Лемнос с Востока? Тем более что корень племенного названия «синтии», «син», без сомнения имеет связь с эквивалентом грузинского названия железа «сина»…
Еще одно интересное обстоятельство: когда Гектор отнял у Патрокла доспехи Ахилла, сам Ахилл остался безоружным. И тогда Гефест выковал для Ахилла, который был не греком, а пелазгом, такие доспехи, которым никакое оружие не могло принести вред. Уязвимой осталась лишь пятка, Ахиллесова пята, та часть тела, которая не может быть защищена броней. Не означает ли и это, что если не сам Ахилл, то хоть его доспехи были грузинского происхождения? Нет, эти иберы и их Иберия доведут меня до безумия… У всех народов были времена подъема, возвышения и эпохи упадка. Исчезли, были сметены с лица земли огромные империи, многочисленные народы, а иберы сохранили крепость своего кованого железа и, брошенные в общий давильный чан мировой истории, сберегли до сегодняшнего дня невыдавленный сок своей самобытности…»
Шавлего не заметил, как он свернул с дороги. Снова шуршала под ногами мокрая трава, хлюпала вода в лужицах.
Холод стал сначала щипать его ноги, потом заполз за ворот рубахи. Ненастная ночь поздней осени дышала сыростью.
Шавлего закинул голову, подождал — ни одна капля не упала ему на лицо. «Больше дождя, надеюсь, не будет. Завтра хорошенько возьмемся за наш ручей и уж закончим наконец работу. Здорово побаловала нас погода. А дело все же порядком затянулось. Да и не удивительно — работаем первобытными способами. А впрочем, разве наши предки не такими же способами работали, когда прорыли большой алазанский канал во времена царицы Тамар?»
Шавлего поднялся на балкон, прошел к себе в комнату, снял обувь и лег навзничь на постель. Так он лежал, подложив руки под голову, и смотрел, не отводя взгляда, на висящую на стене ветку лозы, отягченную тугими виноградными гроздьями. Долго смотрел на нее Шавлего.
«Вот эти листья, увядшие, сморщенные коричневые виноградные листья, разместились в свое время на ветке так, чтобы свет и тень равномерно распределялись между гроздьями. Своим слабым телом они защищали гроздья от зноя и грозы. Они первыми подставляли свою хрупкую грудь вихрям и граду. Они отдавали испарившуюся с их поверхности излишнюю влагу и переработанную ими солнечную энергию виноградным гроздьям. И делали все это для чего? Разве не знали они, какой их ждет конец? Разумеется, знали, и, однако же, отдавали все ради этих гроздьев. Жертвовали собой — погибли сами, но оставили свой плод… Так разве кто-нибудь вправе уклониться, не сделать того, что в его силах, ради благоденствия своих собратьев?.. Я, до сих пор прочная, крепкая единица, раскололся надвое, как атомное ядро урана, и хочу одновременно молиться двум кумирам. Но какая пара брюк выдержит коленопреклонения перед двумя жертвенниками? Черт побери! Русудан права, но где, на каком посту я нужнее своему народу? Русудан, моя славная Русудан! Она уже определила, ради чего должна жить, и поэтому сама жизнь для нее полна смысла. А Реваз? Какой большой надеждой был для меня этот парень! Мог ли я думать, что он так легко, сразу сломится? Я, кажется, готов обожествить Митридата — вот с кого следовало бы брать пример каждому. Удивительный сплав бодрости и воли!.. Нет, невозможно простить Ревазу, что он так от всего отстранился и замкнулся в своей скорлупе… Сабеда — женщина, испытавшая в жизни много бед, ее подкосило несчастье единственного сына…
А на что стал похож сам этот бедняга Солико! Это же только призрак, тень того человека, каким он был когда-то. Уже с месяц назад он вернулся домой, и до сих пор ни одна душа в селе, кроме его матери, ничего не знала. Что-то мужественное в нем все-таки сохранилось — для себя-то ведь ничего у Нико не взял, даже малости не присвоил: машину разнес вдребезги, вином полил хозяйский двор, корову оставил в добычу воронью. Како рассказывал, что наткнулся на нее во время охоты, в ущелье, что против крепости. Солико, бедняга, и сам чуть не пропал, едва не сложил голову. В первый раз он отморозил ноги на Колыме, в тундре. А теперь, когда похитил корову, увел ее по реке, шагая прямо по воде, вброд, чтобы не оставлять следов. И холодная вода заставила его вспомнить, что ноги-то отморожены… Тетушка Сабеда удачно придумала — прийти за помощью ко мне. Сейчас все в деревне убеждены — доктор к старухе ходит, лечит ее. Впрочем, от любопытства соседей навряд ли что скроется, сомневаюсь, чтобы можно было долго таить шило в мешке… Доктор, бедный доктор!.. Какой же он, оказывается, несчастный, обездоленный человек… И, несмотря на свое несчастье, только и делает, что старается облегчить другим тяготы жизни. И у него тоже есть свой идеал, своя высокая цель. Но каким оружием он располагает, мечтая схватиться с этим страшным врагом человечества? Чем собирался он поделиться, что хотел открыть мне в ту ночь? Немножко наивной кажется мне его возня в этой доморощенной «лаборатории», без единого пациента для наблюдений…»
Шавлего встал с постели, погасил свет.
«Завтра я должен рано встать».
