зерно домой и тут же, не задерживаясь, обратно. Вся наша бригада к полудню должна собраться у старой крепости. — Он бросил свои мешки на кучу кукурузы. — Ну-ка, Лео, пошевеливайся и ты. Поскорей отпусти ребят, чтобы успели вовремя вернуться.
— Мне спешить некуда.
— А нам к спеху. Значит, и ты должен поторопиться.
— Мое дело — выверять весы и записывать, сколько кому отпущено. Остальное — их забота, вон тех, что зерно в мешки насыпают.
— А ты что, не можешь мешки наполнять?
— Может, еще взвалить их и оттащить к тебе домой?
— Ей-богу, я всю дорогу об этом думал — надо бы только хомут приладить, а там тебя и в тележку запрягать можно.
— Хомут тебе больше подойдет, Надувной! Даже «здравствуй» человеку не скажешь — и сразу начинаешь ругаться.
— С чего ты взял, что я человеку «здравствуй» не говорю. Напраслина это. С человеком я еще никогда не был невежлив. Только ты-то при чем тут? Советую — поостерегись, а то как бы я и впрямь не сказал тебе чего-нибудь обидного. Глядеть навесы да килограммы записывать — дело нетрудное, Сумеешь и писать и накладывать — не надорвешься.
Лео окинул взглядом изрядную кучу кукурузы и злобно уставился на Шакрию:
— Что, в бригадиры вылез, так сразу и в голову бросилось, Надувной?
Шакрия скорчил брезгливую гримасу:
— Пусть так… А вот куда бы тебе, дружок, бросилось, окажись ты на моем месте?
Завскладом пробурчал как бы про себя, но достаточно громко, чтобы было слышно всем:
— Принесло его… Такого не тронь — развоняется!
— Слышите, ребята, что он мне говорит? — Надувной огляделся. — Ей-богу, Бочонок, пришил бы я тебя на месте, да, боюсь, мокро станет.
Дата и Джимшер зашлись смехом и едва не вывалили на землю полный мешок.
— Ладно, Надувной, коли торопишься, так что же нас задерживаешь? — Лексо стал складывать свои мешки поближе к весам.
— Бьюсь об заклад: если тебя в воду бросить — не потонешь.
— Отстань от него, нам еще и пшеницу вешать.
— Ей-богу, не потонет. Хотите — попробуйте. Всю свою кукурузу ставлю.
— Ты не хлопнул ли стаканчик с утра? Не отрывай человека от работы.
— Говорю вам, не потонет. Ставлю всю кукурузу и еще пшеницу в придачу. Хотите, попробуем?
Лео встревожился: от этого полоумного всего можно ожидать. Он искоса глянул на большую застоявшуюся лужу, полную темной жижи, в которой любили валяться буйволы.
Надувной расхохотался и перебросил свои мешки на кучу пшеничного зерна.
Дата вскинул на весы последний свой мешок с пшеницей.
— Сколько?
— Семьдесят один.
— Не хватило мне мешков, ребята. Одолжите кто-нибудь — только довезти до дому.
— Погоди, свешаем свою, если останется свободный, одолжим.
— Зачем тебе еще мешок? — прищурил один глаз Лео.
— Не в кармане же унести тридцать пять кило!
— Какие тридцать пять? Тебе полагается еще три кило с половиной. Все в этом мешке поместится.
— Ты что, спятил? Давай сюда наряд, — схватил его за руку Дата. — Думаешь, я слепой? Прочти, что тут написано!
— Я раньше тебя все прочел.
— Так что же ты мудришь, Бочоночек? Решил вот так, среди бела дня меня обставить? Видите, ребята? Вместо тридцати пяти кило дает три с половиной! Может, тебе и впрямь захотелось в прохладный день искупаться?
— Убей его — я в ответе! — крикнул из-за кучи зерна Махаре.
Лео рассердился.
— Хочешь, подсыпь еще три с половиной кило, а нет, так забирай мешок как есть да проваливай. Тридцать одно кило с половиной за тобой уже числится.
— Этот человек с ума меня сведет. Почему числится? Покажи документ с моей распиской. Или хоть скажи, когда это, в какой день, я забрал зерно. Эй, Бочоночек, глазки у тебя разбегаются по сторонам, как игральные кости… А ну, рассмотри хорошенько бумаги! Кого обманываешь? «Числится»! Может, тебе вареный индюк мерещится, глаза тебе застит?
— Сам ты индюк! Удержу по тридцать одно кило с половиной и с тебя, и с Шота. Жалуйтесь на меня куда хотите.
— Что! И с меня? Да он пьян, ей-богу, пьян, собачий сын! Что ты с меня удержишь, дубина? — вскинулся Шота.
— Пшеницу. И с тебя, и с Дата.
— С какой стати?
— За вами, за обоими, числится.
— Что числится, почему числится? Когда мы брали?
— Летом. Забыли, как вы с Дата, когда возили пшеницу в «Заготзерно», стянули по пути целый мешок, шестьдесят три кило? Государство обкрадывать никому не позволено. Те шестьдесят три кило я послал с вашими сменщиками в следующий рейс. И не из своего кармана пшеницу доставал. Вот сейчас с вас и удерживаю. Колхоз тоже своим добром не поступится. Скажите лучше мне спасибо, что легко отделались.
Шота посмотрел на Дата, тот, в свою очередь, на Лексо и снова повернулся к заведующему складом:
— Не ври, Лео, ты тогда нас обсчитал, недодал одного мешка.
— Ничего не обсчитал. Разве мы не все мешки по счету погрузили, Шота?
— Как будто все. Правильно.
— Куда же девался один мешок? Кто его взял? Не потеряли же по дороге?..
— Ума не приложу.
— И я, признаться, не понимаю.
— Весовщик в «Заготзерне» вроде тоже принял без обмана.
— Не мое дело. Я записал шестьдесят три кило на вас обоих. Вышло тридцать одно кило с половиной на каждого. Ну, снимай мешок. Люди торопятся. И других надо вовремя отпустить.
— Тогда удержи и с меня. Ведь и я был с ними тогда. Втроем мы зерно возили, втроем и должны за него отвечать. — Лексо вышел вперед со своим мешком.
— С тебя никто не спрашивает. Не суйся вперед без спросу, как Цотне Дадиани. Шекспир сказал…
— Что сказал Шекспир, не знаю, а я говорю: раздели недостачу на троих. Раз с этих удерживаешь — удержи и с меня. И я там был.
— Пожалуйста. Мне не жалко. Не моя печаль… Глупая голова всегда в проигрыше. Ни государство, ни колхоз на свое добро позариться не позволят.
— А то ты свое отдашь и на чужое не позаришься!
— Эй ты, ублюдок, сиди лучше в уголке да помалкивай, как бы на тебя кто не наступил!
— Я тебе такой угол покажу…
— Ну, ну смотри у меня!
— Брось дурить!
Надувной, сидевший до сих пор в молчании на куче пшеницы, встал, схватился за свой полный и увязанный мешок и подтащил к весам.
— Лео прав, ребята. Нельзя ни по заготовкам зерно недодать, ни колхозное присвоить. Только Дата
