Шавлего прошел в маленькую комнату, снял с книжной полки сборник академика Шанидзе «Хевсурская народная поэзия», раскрыл его на заложенной странице и отодвинул чуть подальше от себя горевшую на столе лампу.
Глава четвертая
1
«Победа» оставила позади себя, в Чалиспири, хвост из поднятой ею пыли и вылетела на простор полей.
С обеих сторон дороги убегали вереницей назад длинноногие тополя, простоволосые ивы, стройные сливы и могучие орехи.
Ветер врывался в спущенные окна машины.
— Езжайте потише, Купрача, — сказал пассажир, сидевший рядом с водителем, — а то при такой скорости я не сумею хорошенько разглядеть Алазанскую долину. Странно, — добавил он, усмехнувшись, — почему вас называют Купрачой, что это за прозвище?
— Сам не знаю. Но привык к нему так, что, если по имени позовут, иной раз и не откликнусь. А ты зачем в Алвани едешь — за поживой?
— Пожива всюду найдется. А в Алвани я еду для того, чтобы написать радиоочерк о передовых овцеводах. Расход все равно тот же. Раз уж я здесь, то, как говорится, и жеребца объезжу, и тетушку повидаю.
— Тетушку повидать — дело простое. А вот насчет того, чтобы объездить жеребца… это будет потруднее. Есть у нас тут хорошая пословица: «Ты сыграй мне на чонгури, а уж я тебе спляшу». А почему редактор нашей газеты сам не приехал?
— Что, очень хочешь его повидать? — засмеялся корреспондент. — Соскучился?
— А почему бы и нет? Нравятся мне смелые люди. Сколько ни встречал я в своей жизни людей, он единственный, с кем я не сумел договориться. Ничем его не проймешь — ни словом, ни делом. По пятам за мной всюду ходил, все хотел на чем-нибудь подловить, да не вышло. Но и я его ухватить не сумел. Ну как с человеком сладить или поладить, ежели он вина не пьет? Желудок, дескать, больной. Хоть бы разок разболелся по-настоящему да спровадил своего хозяина на тот свет!
— С чего он к тебе пристал?
— Хотел, чтобы я в Ахмете диетическую столовую ему открыл.
Корреспондент откинулся с хохотом на мягкую спинку сиденья.
— Трудно хорошее дело сделать, а напортить да навредить всякий может, — продолжал Купрача. — Я перебрался из Ахметы в Телави — он за мной, словно кишка за кишкой тянется. И тут не дает покоя. Говоришь, место надо менять? Не поможет. На Чиаурском мосту повстречал дрозд сороку и спрашивает:
«Куда, кума, собралась?»
«В Закаталы. Хочу там, гнездо свить».
«А в Кахети. чем тебе плохо?»
«Что-то здесь плохо пахнет, извелась от вони».
«А хвост с собой берешь?»
«Конечно! Кому же я его оставлю?»
«Ну, так и там от вони не избавишься».
Оказывается, у сороки хвост был загажен. Нет, перемена места — не спасенье. Куда бы человек ни подался, от своего характера, от повадки своей не уйдет. А впрочем, если он что тебе говорил, — все правда. Да и зачем его спрашивать — пришел бы прямо ко мне. В моих делах лучше меня никто не разберется.
Корреспондент все более и более изумлялся. «Да, любопытный тип! Правду мне сказал председатель чалиспирского колхоза», — думал он.
Вдруг машина замедлила ход, и водитель предложил своему собеседнику посмотреть налево, где, рассыпавшись на лужайке, паслось стадо свиней.
— Вон видишь пеструю свинью, ту, что побольше да пожирней остальных? Это моя. И не думай, что она у меня одна. В каждой деревне у меня пасется по такому здоровенному кабану. А есть еще и бычки и телки.
Они проехали через село Пшавели, оставили далеко позади погнавшихся было за ними, задыхающихся от лая собак.
— Честное слово, я вам удивляюсь! — выразил наконец обуревавшие его чувства корреспондент.
Купрача усмехнулся:
— А ты не первый и не последний. Я уже в детстве всех удивлял — на меня пальцем показывали. Кто ни приедет, бывало, из района или из города в нашу школу, тотчас ему на меня покажут: вот, говорят, этот уже пятый год в одном классе сидит.
Корреспондент снова захохотал.
А Купрача продолжал:
— Уже в ту пору манило меня к деньгам. Бывало, преподаватель спросит: «Сколько будет пять и пять?» А я отвечаю: «Червонец». Один-единственный раз, помнится, я дал учителю совершенно правильный ответ. Спрашивали по зоологии, и на уроке присутствовал гость из района. Преподаватель спрашивает:
«Назовите какое-нибудь беспозвоночное животное».
Был у нас в классе один отличник. Кроме него, никто не поднял руки.
«Ну, так какое же это животное?»
«Червяк», — отвечает отличник.
«Молодец, правильно, — говорит преподаватель. — Ну, а еще? Кто назовет еще?»
Весь класс молчит, словно воды в рот набрав, — только я один вызвался отвечать. Учитель наш прямо-таки ошалел: ни разу до тех пор я не поднимал в классе руки, разве только чтобы дать кому-нибудь тумака.
«Прекрасно, голубчик. Ну, так говори, какое еще есть беспозвоночное животное?» — спрашивает обрадованный учитель.
А я поднимаюсь с места и отвечаю:
«Другой червяк».
Корреспондент зашелся от смеха — он уже хрипел и в изнеможении мотал головой.
— Когда вы кончили школу?
— Не кончил, нет… Исключили. Ну что ж — пусть все ученые-переученые, те, что пооканчивали институты и университеты, попробуют сравняться со мной. Никто из них без меня не смог бы и дня прожить так, чтобы концы с концами свести. Деньги понадобятся — ко мне бегут, вино, хлеб-соль нужны — меня разыскивают, в машине нужда — опять-таки я должен прийти на выручку. Ну, а я всем, как могу и чем могу, подсобляю. Так-то ведь — рука руку моет. Вот только этот ваш редактор ни разу ко мне за подспорьем не приходил. Что только я ни пробовал, никак не мог его заманить.
Корреспондент внезапно вскинул изумленный взгляд на водителя и спросил:
— Откуда у вас этот рубец? Были ранены на фронте?
— На фронте? Что я, дурак, на фронте ранения получать? Стрелок я, правда, отличный, но окопов и дзотов, кроме разрушенных, не видал. Командир любил меня и назначил на провиантский склад.
— Где же вы стрелять научились?
