Ричард. – Федор Сергеевич нагнулся, протянул псу руку, а тот вложил в нее лапу. – О! Никак, признал? – обрадовался Федор Сергеевич.
– Нет, – ответила я. – Это он всем знакомым теперь лапу дает, привык. А погладить себя не позволит.
– А и правильно… Сейчас машина будет, поедем в питомник.
– А меня пустят? Дедушка сказал, что туда посторонних не пускают…
– Пустят, куда денутся… Я сказал, что с дочкой приеду… Ничего? Ты не обидишься, если я тебя за дочку выдам?
– Нет, что вы. А у вас есть дочка на самом деле?
– Есть. Только она со мной не живет. Жена увезла. Далеко. В Вильнюс.
– Понятно.
– Нет, ты не думай, я сам виноват… Запил я, как комиссовали… Крепко запил. Еще в госпитале лежал – радовался, что живой… Вернулся, живой, хорошо-то как, думал. А потом как с цепи сорвался… А Даше моей легко ли было – с калекой да пьющим еще? Вот она и… – Федор Сергеевич замолчал. Шел, опустив голову, потемнев лицом.
– Это очень хорошо, что вы живой, – сказала я, думая о своем. Думая о женщинах, которые увозят детей от пап. Думая о детях, которые уезжают с мамами. От пап.
– Верно. – Федор Сергеевич справился с собой и улыбнулся. – А вот и наша карета, пойдем.
Возле чистенького «бобика» курил высокий, красивый дядька в дурацкой мешковатой форме.
– Здрасьте, Федор Сергеевич! О, да вы с каким пополнением! – сказал он, притушив окурок сапогом.
– Здравствуй, Леша. Это Славка, дочка, а это пес ее, Ричард. Сама всему учит! Вот, на экскурсию приехали…
Леша усадил меня на переднее сиденье, а Ричард свернулся бубликом у моих ног, с легким сожалением поглядывая на недоступные окна.
– Ничего, – утешила я его, – назад тоже электричкой поедем. Насмотришься еще… Барбос в гостях у «бобика»…
Я сама уставилась в окно – чтобы избежать разговора с Лешей. Ведь Федор Сергеевич представил меня дочкой, а я совсем ничего о нем не знала и боялась ляпнуть чего-нибудь не то.
К вранью я относилась очень серьезно, и хотя врать не любила, делала это виртуозно. Меня ни разу не поймали, поскольку подготовка легенды обычно была фундаментальной, я никогда не забывала деталей и никогда и никому не признавалась, раз соврамши.
А Федор Сергеевич был, вероятно, новичком в этом деле – ну скажите, разве «дочка» могла не знать, при каких обстоятельствах он стал, по его словам, калекой и куда мы, собственно, едем?
Поэтому я молча смотрела на гнедые, угрюмые поля, на бесконечное небо, низко, тяжело нависающее тучными тучами, и вспоминала про «беззвучны выси, облака стоят, нет ветра, и земля, как смерть, притихла»[7].
Осенние деревья всегда напоминали мне о ней, поруганной царице.
Голые, осиротевшие, воздевшие в небо корявые, узловатые лапы с тонкими нервными пальцами, они вызывали сострадание, как бедная Гекуба.
Неудивительно, думала я, что русские – самая читающая нация в мире. А что еще делать в такую погоду? Хочется свернуться в кресле под теплым пледом, ускользнуть из этой унылой осени в чужие, яркие миры. Пока не вернулось солнце.
Тем временем машина свернула с трассы на неширокую бетонную дорогу. Мы доехали до крашенных в зеленый железных ворот с жестяными звездами, и нас без всяких вопросов пустили на территорию (почему-то именно так хотелось говорить за этими воротами: «территория», «хозяйственные постройки» и всякое такое).
У облезлого, длинного, приземистого здания Леша остановил машину, и дальше мы пошли пешком.
Ричард почуял собак первым – потянул носом и поставил ушки. Я тоже понюхала воздух – и правда, запах псины был ощутимым.
Мы свернули за угол и пошли вдоль длинного ряда вольеров, решетки которых были выкрашены в тот же зеленый, но уже не яркий, повыгоревший.
Собаки вели себя очень спокойно, совсем не обращали на нас внимания, Ричард же насторожился, прижался ко мне плечом, готовый охранять, отразить любую опасность, ждущую нас в этом незнакомом месте.
– Такое вот хозяйство, Славочка. – Федор Сергеевич обвел рукой вольеры. – Не могу сказать «наше», я тут как бы на птичьих правах, приглашенный специалист.
– Хорошее хозяйство, – вежливо сказала я, положив Ричарду руку на холку, чтобы он не волновался.
У одного из вольеров мы увидели мальчика, чуть постарше, чем я, в такой же мешковатой форме, как у Леши. Мальчик был похож на воробьишку – подвижный, с живыми черными глазами, изящной птичьей головой и востроносенький.
Он помахал нам рукой и пошел навстречу.
– Здравствуй, Катюша, – сказал Федор Сергеевич, и я поняла, что никакой это не мальчик, а милая, маленькая, коротко стриженная женщина, очень хорошенькая.
– Здравствуй, Феденька. – Она поднялась на цыпочки и поцеловала Федора Сергеевича в щеку, просто, словно там и не было ужасного шрама, потом тихо спросила, кивнув на меня: – Парни сказали, что ты с дочкой… Что, Даша вернулась?
– Нет. – Федор Сергеевич смущенно засопел. – Это… как бы сказать… двоюродная дочка. Девочка заниматься у меня будет, вот я начальству и сказал… Чтобы пустили, значит, посмотреть…
Я вздохнула. Все-таки лжец из Федора Сергеевича, как из дерьма – пуля. Ну не врал бы уж или не признавался первому встречному, да еще и бабе… Раззвонит же всем, и толку было городить всю эту историю?
– Я никому не скажу. – Катя улыбнулась мне и погладила по плечам, потом присела к Ричарду. – А это кто? Неужели отказник? Хороший мой, хороший. – Катя погладила и Ричарда, а тот, завиляв хвостом, облизал ей лицо. Она рассмеялась. – Ах ты глупый поцелуйкин! Поцелуйкин-расцелуйкин! Ничего, мы тебя научим службе… Сколько ему? – Катя задрала собаке губу. – Года три с половиной?
– Где-то так, – сказала я, – не знаю точно. Пес у меня недавно. Только он не отказник, мы просто в гости.
– А жаль… Мы бы взяли такого красавца… Большущий да красивущий. – Катя продолжала целоваться с Ричардом. – Да и собаке лучше было бы. Немчики, они без работы чахнут…
– Да, может, потом и отдаст, – вмешался Федор Сергеевич, – выучит да и подарит нам или пограничникам, да, Славочка?
– Нет, извините. Не отдам, – сказала я твердо, мельком взглянув на вольеры.
– Эх ты, жадина, – усмехнулся Федор Сергеевич.
– Точно, – кивнула я.
Нельзя сказать, что я сама об этом не думала. Тогда, в середине восьмидесятых, это все еще оставалось вполне действующей традицией – растить служебных собак в подарок милиции или пограничникам. Сплошь и рядом такое было, и от чистого сердца.
И меня посещали эти мысли, когда я смотрела на Ричарда, такого большого, красивого и умного, такого золотого пса. Он был слишком хорош для меня, вот что.
Особенно часто я думала об этом, когда мы с Ричардом и Зоськой гуляли в парке.
Ричард совсем перестал бояться лошадей. С Зоськой они не то чтобы подружились, но он выделял ее, как всех, кто имел ко мне отношение, и охранял.
И вот, когда Зоська мчалась по парку, а Ричард черной стрелкой бежал впереди, мне становилось так грустно… Если бы я была следопытом, путешествовала по североамериканским лесам, полным опасностей, и эта лошадь, и эта собака, несомненно, были бы на своем месте… Но я была ребенком и могла предложить
