— За отличную работу и мужественное выполнение долга Военный совет армии награждает вас орденом Красной Звезды, — пожимая Степанову руку и передавая ему коробочку с орденом, произнес генерал.
Хирург смущенно улыбнулся, переступил с ноги на ногу и тихо сказал:
— Благодарю от всей души, товарищ генерал, но, честное слово, я не заслужил такой почетной награды!
Все вокруг засмеялись, и Кандыба с удовольствием заметил, как добродушная улыбка засветилась на суровом лице генерала.
— Заслужили, товарищ майор! Вы спасли и сохранили армии много сотен наших храбрых офицеров и солдат. И именно за это вас награждает Военный совет. Затем — начальство лучше знает за что. Ведь оно никогда не ошибается, — добавил генерал, и опять все весело засмеялись его шутке. — Кроме того, рад сообщить, товарищ доктор, что разрешаю вам отпуск к семье на сорок пять дней. Желаю счастливого пути! — И генерал еще раз крепко пожал руку совершенно ошеломленному хирургу. — Вы что, кажется, недовольны? — спросил генерал.
— Напротив… я рад… я счастлив, но ведь я не просил, не подавал рапорта об этом, — еще не веря своему счастью, сказал хирург.
— А об этом постарался ваш замполит, подполковник Кандыба. Это он просил меня предоставить вам законный отпуск. А что, может, он не прав и вы не хотите отпуска? — пряча улыбку в усы, поинтересовался генерал.
— Хо-чу, очень хочу! Спасибо! — просияв от неожиданной радости, выкрикнул хирург, поклонился и одновременно отдал честь генералу.
— Товарищ военврач! — остановил его Ибрагимов. — Знаете что, давайте уговоримся: уж так и быть, вы лучше совсем не отдавайте мне приветствия, чем вот этакий реверанс. На военной службе они не разрешаются.
Раздался еще более дружный смех присутствовавших, а стоявший в строю Кандыба еле удержался от желания сесть на землю от душившего его хохота. Даже сам генерал вдруг не выдержал и, махнув рукой, отвернулся в сторону, не в силах сдержаться от смеха.
А маленький хирург, несколько смущенный, но с ясными глазами и просветленным лицом, ломая шеренгу, неловко и неуклюже вставал на свое место в строю.
полунапевая, бормотал себе под нос хирург, разбирая вещи и укладывая в чемодан все то, что ему понадобится в дороге. Простыня, чистое белье, новые погоны, в которых ему хотелось появиться дома.
«Дома! До-ма!» Он с удовольствием повторял это слово, представляя себе восторг и радость детей, вызванные его неожиданным приездом. Жена всплеснет руками и тихо вскрикнет: «Ах!» Он представлял свое появление в далеком среднеазиатском ауле, в котором никогда не был, но о котором так хорошо знал из писем родных.
— Отпуск на целых сорок пять дней, — прерывая свое пение, проговорил хирург.
Ах как хорошо звучало это замечательное слово, не произносившееся им в течение двух с половиной лет войны. «Нет, приехать без телеграммы, свалиться так, прямо как снег на голову, было бы жестоко и бесчеловечно, — вдруг решил он и задумался. — Не лучше ли будет подготовить их, сообщив о своем приезде? Да, конечно, это правильнее, он так и сделает. Но какой чуткий и отзывчивый человек этот Кандыба, какое удивительное сердце!»
снова удовлетворенно запел хирург.
Дверь раскрылась. В комнату вошел замполит.
— Укладываешься? — окидывая быстрым, несколько озабоченным взглядом чемодан и вещи хирурга, спросил он. И по этому короткому беспокойному взгляду хирург понял, что что-то произошло.
Он поднял голову.
— Что случилось?
Замполит отвернулся к окну, взял с подоконника несколько книг и, вглядываясь в них, перелистал одну за другой.
— Интересные, — неопределенно сказал он.
Удивленный хирург заметил, что Кандыба все три книги держал вверх ногами.
— В чем дело, Иван Акимович? — поднимаясь с коленей, сказал он, и на его сразу ставшем серьезным лице показалось беспокойство.
— Немцы прорвались! Танковая колонна недалеко! — кладя обратно книги и поворачиваясь к хирургу, сказал замполит. — Телефонограмма есть: свертываться и быть наготове к отходу.
— Да как же так, ведь мы по всему фронту наступаем… Гоним и жмем их… Как же они могли здесь прорваться? — спросил хирург.
— Очень просто! Попытка от отчаяния: местная операция с целью отвлечь, приостановить наше движение. На войне такое всегда бывает. Завтра все уже будет улажено. Однако надо быть готовыми ко всему. Я и зашел, с тем чтобы предупредить тебя. Ты когда едешь в отпуск?
— Приказ подписан вчера, думал уехать сегодня, — тихо ответил хирург.
— Так ты, Павел Степанович, поторопись и выезжай отсюда с первой группой. Она сейчас грузится на машины…
— А как же тяжелые, нетранспортабельные? Ведь у меня таких, с черепами и открытым пневмотораксом, человек двадцать будет.
— Пока останутся тут, а если станет уж очень туго, то отправим и их… Ну, до возвращения, друг, желаю повидать своих в добром здоровье и счастье!
— Я никуда не поеду! — закрывая чемодан, сказал хирург.
— Почему это? Приказ о тебе отдан, заместитель отлично справится с эвакуацией, а положение таково, что…
— …а положение таково, что с тяжелыми, где бы они ни были, останусь я, — перебил Кандыбу хирург. — И не уговаривай меня. Кончится вся эта история, ликвидируется прорыв, и я отправлюсь в отпуск.
— Да, чудак человек, езжай себе домой с богом, и без тебя ликвидируют немцев. Справимся… — заговорил было Кандыба, но вдруг смолк и крепко обнял друга.
Через минуту они уже были возле госпиталя, где суетились санитары, пыхтели автомашины, в которые погружали раненых.
Вокруг стояли озабоченные больные и сестры, встревоженные слухами и все нараставшей орудийной пальбой.
Первая группа уже скрылась из виду, когда торопившийся в село, усталый, весь в поту и пыли, мотоциклист привез срочное приказание эвакуировать весь госпиталь на станцию С.
«Немецкая танковая группа идет в ваше расположение. Для ее ликвидации брошена наша бомбардировочная и штурмовая авиация, но не исключена возможность появления отдельных разрозненных частей противника в районе. Приказываю всему госпиталю немедленно же сняться и перейти на станцию С. Об исполнении донести по рации.
