Насс, наши солдаты прикармливали от своего сытного пайка многих неимущих, разоренных войной беженцев-горожан с их детьми. Само по себе это было хорошо и правильно, но таило и некоторую опасность. Среди десятков женщин, старух и стариков всегда могли затесаться и вражеские агенты. Они легко могли просочиться в эту голодную толпу, сблизиться и войти в доверие к нашим солдатам. Так уж устроен русский человек, что вид чужих страданий делает его мягким и отзывчивым. А сейчас не до жалости, не до всепрощения… Вокруг еще много притаившихся врагов.
— Много народу прикармливаете от солдатского котла, лейтенант?
Не зная, доволен ли я этим или ему предстоит взбучка, начальник АХЧ смущенно пробормотал:
— Главным образом, детишек подкармливаем, товарищ гвардии подполковник. Жалко все-таки, они же ни в чем не виноваты. Только если нельзя, так я распоряжусь…
— Кормите и впредь. Наоборот, если есть возможность, то давайте больше, разумеется, из остатков и не во вред солдатскому питанию.
— Конечно, я понимаю.
— Но вы все-таки не назвали количество людей.
— Точно сказать не могу, но детей, наверно, с семьдесят будет, а стариков и старух тоже около того наберется.
— А молодых?
Лейтенант помялся и неуверенно ответил:
— Бывают и молодые фрау, только редко, да и все разные.
— Вот именно — все разные. С сегодняшнего дня чтобы ни один человек, даже дети, не проникал во двор. Пищу выдавать только на улице. Понятно?
— Так точно!
— Если хоть кто-нибудь из немцев будет замечен в помещении или во дворе, вы, товарищ лейтенант, пойдете под суд. Я лично на вас возлагаю эту ответственность.
— Понятно, товарищ гвардии подполковник, — становясь «смирно», ответил начальник административно-хозяйственной части.
— Гуманность — гуманностью, доброе дело — добрым делом, но помните, что мы находимся на немецкой территории, окружены тысячами немцев, у которых мужья, сыновья и братья отступили и сражаются против нас на Одере.
— Понятно, товарищ гвардии подполковник!
— И самое главное. Фашисты — опасные и непримиримые наши враги. Ясно, что, уходя, они оставили здесь своих людей, и самое маленькое ротозейство может стоить нам больших жертв. Постарайтесь то же самое растолковать солдатам.
— Слушаюсь! Все, что приказали, будет исполнено! — отчеканил лейтенант.
— А кормить голодных — кормите! — уходя, закончил я.
Подходя к комендатуре, я увидел забавную картину. Около дома, от угла и до угла, не быстро, очень размеренно, прижав к груди кулаки, бегал американец. Он был одет в фуфайку без рукавов, с вырезом на шее и в короткие спортивные брюки, на ногах его были кожаные тапочки.
— Привет… Утренняя зарядка. Не могу без бега и гантелей… привычка… — улыбаясь, сказал он, остановившись возле меня.
— Что же, это здорово, — ответил я.
— И вам советую то же. А теперь извините, — взглядывая на часы, сказал он, — побегаю еще десять минут.
— И ко мне завтракать! — пригласил я.
— Благодарю! — уже на бегу крикнул корреспондент и рванулся вперед, сопровождаемый восхищенными немецкими мальчишками…
За завтраком собрались мои гости. Пришел и американец, уже переменивший свою фуфайку и короткие брючки на серый клетчатый костюм фасона «гольф» и высокие цветные шерстяные чулки. На ногах Першинга были ярко-желтые туфли на толстой каучуковой подошве.
К концу завтрака пришел Насс. Я пригласил его выпить с нами чашку кофе. Першинг дружелюбно оглядывал Насса, что, однако, не помешало ему удивленно произнести:
— Странный вы народ, русские… Я бы никогда не посадил вместе с собой за стол побежденного врага. У вас же, по-видимому, вместе с окончанием боя проходит и злость к противнику.
Насс, не понимавший русского языка, молча пил кофе. Я промолчал, но Запольский ответил американцу:
— Нет, ненависть к фашизму и к классовому врагу у нас, у советских людей, не пропадает никогда. Мы ни на минуту не забываем о причиненном зле и не прощаем фашистам крови, зверств и истребления наших людей, но вообще к немцам у нас такой ненависти нет. Немцы были и есть разные, разное к ним и отношение.
— Тем более что сидящий с нами господин Насс — коммунист, антифашист, спартаковец и наш настоящий товарищ, — вставил я.
Услышав свою фамилию, Насс перестал пить кофе и вопросительно посмотрел на всех. При словах «коммунист» и «товарищ» он закивал головой, улыбнулся и, указывая на себя, сказал:
— Яволь, то-варич, коммунист!
Першинг пожал плечами:
— А для меня все они — враги.
Вошедший Глебов помешал продолжению беседы.
— Товарищ гвардии подполковник, разрешите доложить, — сказал он, останавливаясь в дверях.
— Докладывайте.
— Там, на улице… виноват, позабыл, как она называется, сейчас скажу… — вынимая из кармана бумажку, сказал старшина и медленно прочел: — На штрассе Грю… не… вальд в разбитом доме наши саперы в стене кое-что обнаружили. Прикажете произвести раскопки или сами пожелаете присутствовать?
— В стене? Это интересно, — сказал Рудин.
— Наверно, какой-нибудь фриц, убегая, золото замуровал, — предположил Володя.
Я взглянул в зеркало, стоявшее напротив, и увидел настороженное лицо американца. Не успел я вглядеться в него, как Першинг воскликнул:
— Воображаю, что там… вероятно, всякий хлам добродетельного немецкого буржуа. А все-таки интересно было бы, с вашего разрешения, присутствовать и нам при работах ваших саперов.
— Да-да! Разрешите, Сергей Петрович, — в один голос запросили корреспонденты, — любопытно!
— Читатели американских газет очень любят подобные сообщения, — вставил Першинг.
— А вдруг там мина или какая-нибудь бомба замедленного действия? — предположил я.
— Это пустяки, — махнул рукой Володя. — Мы на них уже насмотрелись.
— Вряд ли, — подумав, сказал Рудин, — хотя от фашистов можно ожидать всего.
Американец ждал решения молча, ковыряя во рту зубочисткой.
— Ну что ж! Если дадите слово, что не будете мешать саперам, разрешаю.
— Спасибо! — сказал Запольский.
— Оцепите это место, — приказал я.
— Уже все сделано, товарищ гвардии подполковник, — сказал Глебов.
— Ну, в таком случае отправляйтесь, товарищи, только прошу не мешать старшине в его работе.
— А вы? — спросил Першинг.
— О нет! Это мало меня интересует. Я останусь с господином Нассом. Тут еще сотни незаконченных дел по бургомистрату.
Гости мои шумно удалились, обрадовавшись случаю, так разнообразившему их пребывание здесь.
— А вечером в театр? — уже в дверях спросил Рудин.
— Конечно, — кивнул ему я.
— Чудесно! — засмеялся Володя.
