Циммерман, — но теперь я ничего не скрою, только, прежде чем я начну свои показания, вызовите сюда Фриду… — Он поправился: — Фрау Эльфриду Вебер.
— Зачем это? — сухо спросил я.
Циммерман тихо сказал:
— Если она повторит ваши слова о том, что она просила за меня, я ничего не скрою.
Я внимательно посмотрел на него и понял, что он не врет.
— Хорошо. Только вам придется подождать госпожу Вебер, пока ее не привезут сюда из больницы.
— Из больницы? — переспросил Циммерман. — Почему из больницы?
— Потому, что ваши друзья устроили покушение на меня. Я уцелел, но госпожа Вебер, ехавшая вместе со мной в автомобиле, получила сильные ушибы.
— И она все же просила обо мне? — в волнении спросил Циммерман.
— Да.
— Господин подполковник, снимайте допрос, — глухо сказал арестованный, опускаясь на табуретку.
Я не перебивал Циммермана, успевая лишь набрасывать стенограмму. Теперь я видел, что он не утаивал ничего.
— Да, нам было приказано рейхсмаршалом вернуться сюда и во что бы то ни стало увезти архив и его переписку, которую мы бросили второпях. Это было нашей обязанностью, но мы не выполнили ее.
— Почему?
— Потому, что наступление русских было стремительным и внезапным, и еще потому, что нас, близких к Герингу людей, здесь было несколько и каждый понадеялся на другого. Я лично был уверен, что барон Манштейн увезет бумаги, но барон в последние минуты эвакуации не смог сделать этого.
— Что вы тогда переправили в гробу из Шагарта?
— Дневники рейхсмаршала, его личные письма и часть переписки с фюрером и Гессом, касающейся нападения на вашу страну. Но всего отправить мы не смогли. Самое главное — это документы о тайных переговорах в Швейцарии между князем Гогенлоэ, фигурировавшим под вымышленной фамилией Паульс, и Алленом Даллесом, братом Фостера Даллеса, скрывавшимся под псевдонимом Балла, затем материалы о переговорах, происходивших в Анкаре, Стокгольме и Лиссабоне…
— А вы не лжете?
— Нет, я говорю правду, — упрямо сказал Циммерман. — Как видно, вы даже и не представляете себе, какой огромной ценности документы попадают вам в руки. В оставшейся папке, кроме того, основная переписка рейхсмаршала с американскими финансистами Рокфеллером, Морганом и Дюпоном… — Фашист замолчал и потом сдавленным голосом добавил: — Стенограммы секретных совещаний о подготовке сепаратного мира.
— С кем велись эти совещания? — не веря своим ушам, спросил я.
— С Америкой и Англией. Вернее, с частью американского правительства и сенаторами, врагами СССР. В частности, и о беспрепятственном вступлении американских войск в Берлин.
— Зачем?
— Чтобы помешать занятию его вашими войсками.
— Слушайте, Циммерман! Вы же понимаете, что вы говорите о наших союзниках… — не сдерживаясь, сказал я.
— Я прекрасно отдаю себе в этом отчет, господин подполковник. Но все, что я говорю, правда. Там имеется соглашение об этом, подписанное, с одной стороны, Алленом Даллесом, с другой — Геббельсом и Кребсом. Поэтому прошу учесть всю важность и ценность моего признания, прошу вас спасти мою жизнь.
— Все будет учтено. Продолжайте дальше.
— Есть там и переписка Гесса с англичанами — с леди Астор, Мосли и другими видными, влиятельными людьми. Часть ее увезена, но кое-что еще осталось в городе.
— Кто сопровождал архивы до Берлина?
— Фон Трахтенберг.
— Очень был рассержен Геринг, узнав о брошенных архивах?
— Да. Настолько, что приказал всем тем, кто должен был эвакуировать их, немедленно вернуться обратно в Шагарт и увезти или уничтожить их. Ведь он же понимает исключительную важность для вас этих архивов.
— Сообщите мне текст и номер расписки радиограмм.
— «Сельдь» и «тысяча восемьсот девяносто». Сельдь по-немецки — «Херинг», а тысяча восемьсот девяносто — год рождения рейхсмаршала.
— Кто такая «переводчица Надя», служившая в комендатуре?
— Ирма Леве из Союза гитлеровской молодежи, прибывшая сюда из Польши.
— Генеральша Таубе?
— Она выполняет роль «почтового ящика», у нее же и конспиративная квартира организации.
— Кто возглавлял вашу группу?
— Фон Трахтенберг, а в его отсутствие — Манштейн.
— Как не пришло в голову Герингу, что посылать обратно в Шагарт Манштейна, Трахтенберга и вас, которых здесь знают все, равносильно смерти?
— Вначале Геринг хотел просто расстрелять всех, но потом передумал и послал нас сюда обратно.
— Кто такой агент С-41?
— Это доктор фон Гредих, один из тех, кто вместе с Трахтенбергом перевез в Берлин документы, которые были сложены в гробу.
— Увезенные документы были там же, где и остальные бумаги Геринга?
Циммерман посмотрел на меня и спокойно сказал:
— Я вижу, что вы не знаете, где находились те и где сейчас находятся остальные бумаги рейхсмаршала, но я начал говорить правду и скажу все. Увезенные на самолете дневники и переписка находились в доме Трахтенберга, в той самой вилле, где вы захватили меня, в тайнике стены за шкафом. Все же остальные документы, личные архивы, договоры с американцами и переписка с ними были оставлены Герингом у Манштейна и хранились в сейфе, вделанном в стену второго этажа. Дом этот разрушен английской бомбой, но стена, где находится сейф, уцелела.
— Я знаю этот дом, он рядом с нами, — сказал я. — Теперь я вижу, что вы действительно сказали правду. До свидания!
Циммерман сидел опустив голову.
— Я не знаю, что с вами будет дальше, но во всяком случае признание облегчит вашу вину, и я буду просить о смягчении вашей участи, — сказал я.
Фрейлейн Марианна с беспокойством озиралась по сторонам. На глазах ее блестели слезы.
— Чего она плакала?
А кто ее знает, товарищ гвардии подполковник, — засмеялся Глебов. — Я довел ее до комендатуры, стал звать к себе чайку попить, а она вдруг кинулась бежать. Ну, я ее, конечно, за руки и в ворота. Так и привел.
Немка, дрожа, смотрела на нас, испуганно переводя глаза с одного на другого.
— Напугал девушку, ухажер. Разве так можно? Ну, а чего она все-таки испугалась?
— Думает, что арестована, товарищ гвардии подполковник.
— Значит, есть чего пугаться, — сказал я и по-немецки спросил Марианну: — Вы знаете, где находитесь?
— О да! В русской комендатуре! — вздрогнув, ответила она.
— А почему вас привели сюда, знаете?
— Н-н-нет!
— Неправда, знаете! — сердито сказал я, глядя на обмершую немку.
