В «Челси» они поселились восемь месяцев назад. Герман с благоговением отнесся к таким постояльцам и предоставил им люкс, в котором когда-то жила сама Дженис Джоплин. Сделал он это по той причине, что, по его словам, искренне поверил в ни много ни мало «творческий потенциал» Нейта. Герману нравятся творческие люди, поясняет мне Кей. По ее мнению, картины, которыми увешаны стены фойе, — это сплошь подарки от постояльцев, которые Герман годами получал от них вместо платы за проживание.
Мы заказываем по второй маргарите.
— Ну и как там альбом двигается? — спрашиваю я.
— Альбом, говоришь… — вздыхает она.
Через месяц после того, как они поселились в «Челси», басист Бретт умер от аневризмы сосудов мозга.
Процесс оплакивания усопшего растянулся месяца на два. Затем Бретту неожиданно все-таки нашлась замена: Ральфи из Куинса попался им на глаза во время сборного «металлического» концерта в «CBGB» [12]. Играл Ральфи клево. Может быть, даже лучше, чем Бретт, — в духе Леса Клейпула [13], — но главное отличие в том, что Бретт был пацифистом и пофигистом, а Ральфи — ну как бы сказать — напористым таким чуваком, активным. Восполнившая потери в личном составе «Ядовитая радужка» собралась с силами и даже сумела записать четыре песни, но затем случилось то, что должно было рано или поздно случиться: Ральфи надавал Клему по морде, что, впрочем, просто обязан сделать всякий уважающий себя человек после сколько-нибудь продолжительного общения с Клемом. В общем, Ральфи свалил из группы, а следующие трое кандидатов откровенно не тянули. Скотта, ударника, все это так достало, что он плюнул на музыку и поступил в Колумбийский университет — решил, видите ли, получить бакалавра по психологии. Клем в конце концов сумел как-то помириться с Ральфи, и теперь группа была готова опять засесть в студии, как только Скотт разделается с экзаменами за первый семестр. Поначалу Нейт рассчитывал закончить альбом — которому на данный момент было присвоено очередное рабочее название «Сладкое притяжение ада» — к Рождеству. Однако, учитывая все намечающиеся праздничные вечеринки, постпраздничные пьянки и постпьяночные отходняки, им еще повезет, если они закончат запись к весне.
Кей смотрит на меня, явно прикидывая, насколько мне интересно то, что она говорит.
— Я тебя еще не достала своей болтовней? — спрашивает она.
Я заверяю ее, что мне все это чрезвычайно интересно, и в подтверждение своих слов заказываю нам обоим еще по коктейлю.
По иронии судьбы, затяжная полоса неприятностей для группы обернулась удачей для самой Кей. Буквально спустя неделю после их приезда в «Челси» она встретила в лифте (а «челсийский» лифт — это отдельная история) не кого-нибудь, а самого Рэя Мондави. Жил он на восьмом этаже, где у него, кстати, была и собственная фотостудия. Он предложил Кей сделать ей новое портфолио, чтобы помочь вновь «попасть в обойму» в модельном бизнесе. Разумеется, предложил он ей это не просто так — за первым предложением последовало и второе, которого, естественно, следовало ожидать: надо просто знать Рэя. Ты бы его видел, он просто неисправим. Ну, не может он отказать себе в таком удовольствии и ведет так себя всегда и со всеми. Впрочем, на всякий случай заверила меня Кей, ни до чего «такого» дело у них не дошло. Получившиеся фотографии он показал какому-то Джону в компании «Элит», и тот выбрал ее в качестве модели для рекламного щита, из-за которого потом движение на Бродвее было просто парализовано. Ну а теперь Джон утверждает, что она занимает первые строчки в списке претенденток на съемки для каталога «Спортс иллюстрейтед» в разделе купальников для следующего сезона. Нет, не то чтобы Кей ему верила — слышала она все эти сказки, и не раз, — но, твою мать, в конце концов, разве чудес на свете не бывает?
Кей скрещивает пальцы и машет передо мной, будто заклинание накладывает.
— Ну ладно, — говорит она, — обо мне на сегодня хватит. Давай, теперь твоя очередь.
Трех маргарит вполне достаточно для того, чтобы я пустился в долгий, со всеми подробностями, рассказ про Дафну. Взяв себя в руки, говорю:
— Мою историю оставим для нашего следующего свидания.
С этими словами я кладу на стол две двадцатки — этого должно хватить, чтобы рассчитаться за нас обоих.
— Нейт такое дело явно не одобрил бы, — говорит она с хитрой улыбкой.
И мне на память приходит фильм, где вместе с актерами действовал мультяшный кролик. «Я вовсе не плохой, меня просто таким нарисовали», — говорил он. Я начинаю понимать, что Кей, вполне возможно, действительно добьется своего и сделает отличную карьеру в модельном бизнесе.
Я встаю из-за стола и собираюсь уходить. Пусть они всегда ждут от тебя большего, повторяю я про себя старое правило общения с женщинами. Впрочем, буквально в ту же секунду я осознаю, что в так хорошо продуманной мною схеме есть, как минимум, один изъян: идти-то мне некуда.
— Ты куда, домой? — интересуется она, явно не без задней мысли.
— Да видимо, нет, тут такое дело… У меня и дома-то нет…
— Вот оно как…
Я почти физически слышу, как в ее голове с треском захлопывается дверь. В глазах Кей я мгновенно превращаюсь из «клевого и загадочного парня» в «убогого бомжа».
— Я хотел сказать, что, вообще-то, живу на Лонг-Айленде и как раз собирался подыскать себе жилье здесь, в городе, — поспешно уточняю я. — Буквально сегодня кое-что присматривать начал.
— Ну, в конце концов, всегда есть «Челси», — ободряюще и даже как-то ласково говорит она мне.
Дверь закрылась — не беда, думаю я; окно обязательно откроется. Вторая избитая плоская шутка за полминуты, отмечаю про себя; верный признак того, что я успел здорово набраться.
— Даже не знаю, — медленно произношу я, — у меня почему-то сложилось впечатление, что Герману не понравится, если я тут задержусь.
— Германа я беру на себя. Можешь мне поверить, я сумею его переубедить.
Мрачное, апатичное выражение на ее лице вновь сменяется живым и озорным, а то и откровенно диким. Я покорно тащусь за Кей обратно к стойке портье, где меня представляют Герману как бедного поэта, недавно унаследовавшего скромную сумму от почившей обожаемой тетушки, завещавшей мне эти деньги с тем условием, что я потрачу их на то, чтобы сделать себе карьеру на поэтическом поприще. У меня, как выясняется, совершенно особый, не похожий ни на кого стиль, и критики ставят меня в ряд где-то между Стивенсом [14] и Буковски, да и «Нью-Йоркер», кстати, не так давно проявлял интерес.
Я отлично вижу, что Герман не идиот, но, с другой стороны, Кей — женщина не из тех, с кем можно спорить, если, конечно, женщины тебя вообще интересуют хоть в какой-то мере. В конце концов всепроникающее излучение, исходящее от ее глаз, делает свое дело, и, преодолев скептическое отношение к моей персоне, Герман предлагает мне номер 242 за такие деньги, которых я не смогу позволить себе потратить на жилье при всем желании. К тому же с меня просят 1200 долларов как залоговый депозит.
— Все понимаю, — заверяет он меня, — быть поэтом в наше время — нелегкое дело.
Я жму руку Герману, не то приобнимаю, не то чмокаю в щеку Кей и выхожу из гостиничного холла на холодную вечернюю улицу. Пиджак так и висит там, где я его оставил. Сую руку в его внутренний карман и нащупываю визитную карточку Дэнни.
Глава 6
Лимузин — строго говоря, скорее таун-кар — подкатывает к тротуару. Опускается заднее стекло, и в проеме появляется физиономия Дэнни, на которой застыла идиотски блаженная улыбка.
— Залезай, — говорит он.
Я обхожу машину и открываю дверцу с противоположной стороны. Забравшись в салон, я понимаю, с чего Дэнни так лыбится: между его ногами замечаю голову — судя по прическе, женскую, — делающую
