быстрые возвратно-поступательные движения с характерным звуком.
— Господи! — непроизвольно вырывается у меня.
— Надеюсь, старик, ты не имеешь ничего против?
— Нет-нет. Что вы! Ни в коем случае.
— Хорошо, что позвонил. Значит, ты все обдумал, взвесил и решился.
— Пока нет, — отвечаю я.
Еще не хватало, чтобы я согласился на его предложение, не поломавшись. Просто взвешиваю и оцениваю разные варианты.
— А я тебе никаких вариантов не предлагаю. Варианты — это хорошо прожаренный бифштекс или с кровью. С луком или без лука. Брюнетка или блондинка. Ты, кстати, какая там — на самом деле?
Этот вопрос он сопровождает не то похлопыванием, не то поглаживанием часто кивающей перед его ширинкой женской головы. Девушка отрывается от дела, причем с таким мерзким чавкающим звуком, что мне все это становится еще противнее, чем было.
— Рыжая я там, слышишь, мудак, рыжая, — говорит она.
— Ладно, это мы еще выясним, — заверяет ее Дэнни и вновь опускает ее голову на прежнее место. — Так что, чувак, учти: я тебе не вариант предлагаю, а шанс — шанс удвоить твою еженедельную зарплату. — Он машет рукой на ряд бутылок во встроенном мини-баре. — Плесни себе чего-нибудь, пока я говорю.
Я наливаю виски, названный в честь какой-то шотландской долины, про которую я раньше и слыхом не слыхивал. Вкус этого напитка заставляет меня усомниться в том, что я когда-либо вообще пил виски. Судя по всему, то, что я раньше принимал за скотч, на самом деле было просто мочой.
— Я уже говорил тебе там, в офисе, все эти четверти — ну, то, что вы, ребята, называете четвертями, — этого на неделе вполне хватает. Но на выходных я развлекаюсь как следует, да и гости опять же. Домик в Бриджгемптоне, еще один — в Майами… В общем, есть где развернуться, сам увидишь. Так что, когда у меня компания собирается, мне ваша дурь нужна не унциями, а фунтами.
— Откровенность за откровенность. Вы, кажется, думаете, будто у меня есть свой товар. На самом же деле я всего лишь курьер — просто привожу вам траву, которую мне выдают.
— А я и не прошу тебя специально выращивать ее дома.
— Да нет же, я имел в виду, что я поток товара не контролирую. Мне эти пакетики выдают по одному. Один пакет — один клиент.
— Ты когда-нибудь слышал выражение «думать на разрыв шаблона»?
Мой взгляд то и дело непроизвольно обращается на ходящую вверх-вниз голову между его ногами.
— Э… кажется, нет.
— Всякой такой хрени в учебниках по менеджменту полно. Но иногда эта чушь оказывается очень кстати. Взять, например, твою ситуацию. Можно постараться сделать так, чтобы твое восприятие твоих конкретных обстоятельств не ограничивало твои возможности.
— Ничего не понимаю.
— Если продать больше можно только в том случае, если у тебя больше покупателей, сделай так, чтобы покупателей у тебя стало больше.
— А, вот оно что, — говорю я. — Хотите сказать, что могли бы звонить нам в контору не раз в день, а чаще?
— Я? Нет, я слишком занят. Но вот ты мог бы этим заняться. — Тут машина замедляет ход и останавливается. — Перекури, девочка, расслабься, — говорит он, обращаясь к голове. — Приехали в гостиницу.
Я улыбаюсь девушке, поправляющей платье, во-первых, потому, что она действительно симпатичная, а во-вторых, потому, что я вовсе не горю желанием созерцать выставленное наружу хозяйство Дэнни.
— А вот здесь-то мы и выходим, — сообщает мне Дэнни, дождавшись, когда подбежавший швейцар откроет дверцу; девушка вылезает наружу. — Тебя куда подбросить?
— На вокзал, — смущенно отвечаю я. — На Центральный.
— Да нет, я имею в виду — тебе куда ехать-то?
— Вообще-то, в Левиттаун, но…
— Мел, — говорит Дэнни, обращаясь к водителю, — отвезешь парня в Левиттаун.
— Слушаюсь, сэр, — отвечает водитель.
Дэнни сует мне в руку десять стодолларовых купюр.
— До выходных раздобудь мне еще пять упаковок. Сдачу оставишь себе. — Он не выходит, а почти выпрыгивает из машины и напоследок бросает: — Чувак, я в тебя верю. Я чувствую, что могу на тебя рассчитывать.
Машина уносит меня прочь от гостиницы. Я устраиваюсь на сиденье поудобнее, внимательно осмотрев его перед этим, чтобы, упаси бог, не вляпаться в какие-нибудь следы, оставленные Дэнни с его «спутницей». На полке за сиденьем под задним стеклом обнаруживаю экземпляр свежей «Нью-Йорк пост». Мои глаза натыкаются на колонку городских новостей и происшествий: семнадцатилетний подросток из Бронкса получил смертельное пулевое ранение в школьной драке. Двое полицейских, обвинявшихся в избиении участника несанкционированной демонстрации на Томпкинс-Сквер, признаны невиновными, и с них сняты все обвинения. Дальше идет фоторобот, под который наверняка подойдет едва ли не каждый чернокожий мужчина, по крайней мере, если он носит усы; этот вот усатый афроамериканец разыскивается полицией за то, что пресек ограбление в метро. Для этого ему пришлось всадить одному из грабителей нож под ребра, парень скончался до приезда «скорой». Похоже, дядя Марвин не преувеличивал, описывая Нью-Йорк как самое ебанутое место в мире. Вот только все эти полицейские хроники не имеют ничего общего с городом, который проплывает мимо меня за окошком лимузина. Я чувствую себя королем в паланкине или колеснице. Дождь, огни, постоянное движение — все это складывается в потрясающее зрелище, в настоящее шоу, которое исполняется сегодня только для меня.
Час и три хорошие порции «Глен-как-бишь-его» спустя машина мягко тормозит перед домом моих родителей. Самый обыкновенный коттедж в стиле «кейпкод» — три спальни, две ванные. Такие дома тысячами строились в этих краях сразу после Второй мировой. Я тихонько проскальзываю в свою комнату и вынимаю заработанные за день деньги из кармана. Купюры я засовываю в деревянную шкатулку — довольно симпатичную вещицу, которую мне привезла из Индии одна бывшая подружка. Этот сувенир я обычно держу на крышке своего комода.
— Ни хрена себе у тебя бабла, сынок, — раздается голос отца.
Он сидит на моей кровати в мятом, как простыня, костюме и с красноватыми глазами. По степени их покраснения я легко определяю, что отец находится на стадии небольшого перерыва между вторым и третьим вечерним виски. Другими словами, мы с ним сегодня идем практически вровень.
— Что, так поздно приходится работать? — спрашивает он.
— Нет, пива попил с приятелем.
— Хорошая машина у твоего приятеля.
— Машина не его, а фирмы. На работе действительно пришлось задержаться, а вот что ты делаешь в моей комнате?
— В твоей комнате, — мрачно повторяет он и, ударив себя кулаком в грудь, гордо заявляет: — Твоя комната — в моем доме.
— Ну и ради бога, — говорю я, включая телевизор. — Все равно я отсюда скоро свалю.
— Соврал, значит, — говорит отец. — Матери родной соврал.
— В каком смысле?
— По поводу твоей работы, — говорит отец, кивая в сторону шкатулки на комоде. — С каких это пор офисным крысам стали опять платить наличкой?
Я пытаюсь на ходу придумать сколько-нибудь здравое объяснение, но отец тем временем продолжает:
— Ладно, не волнуйся, матери я ничего не скажу. Но ты за это тоже сделай доброе дело родному отцу: я, признаться, был бы тебе премного обязан, если бы ты ссудил мне деньжат — баксов сто, не больше.
