— Ты хочешь сказать, что просишь у меня в долг сто долларов?
— А что тут такого, сынок? Ну, на мели я оказался в этом месяце, что с того?
— На мели?
— Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду.
И действительно, я прекрасно знаю, что он имеет в виду. Даже я, далеко не самый внимательный и заботливый сын, заметил, как отец в последнее время печется о своей внешности. Он начал чаще стричься, покупает себе модные туфли. В самых разных местах дома откуда-то возникают тюбики аэрозоля для свежего дыхания. Кроме того, я подметил, что мама стала внимательнее обследовать приходящий по почте перечень банковских операций и операций, проведенных по кредитке, значительно лимитируя отцовские возможности финансировать какие бы то ни было походы налево. Я почти уверен, что эта стодолларовая «ссуда» пойдет на оплату обеда на двоих в «Бифштексе у Чарли», а сдачи хватит на то, чтобы снять на часок-другой номер в так удобно — близко, но при этом не слишком — расположенном «Старлайт- инне».
— Ну конечно, папа, — говорю, — ты ведь столько для меня сделал.
Вынимаю из шкатулки купюру и протягиваю отцу. Он встает с кровати и хлопает меня по плечу:
— Вот это я понимаю, вот это сын, настоящий мужик вырос! Ну ладно, колись, где он?
— Кто — он?
— Не кто, а что. Тот ресторан, где ты работаешь.
Я готов расплакаться и расцеловать отца. Похоже, он так ничего на самом деле и не понял.
— Хорошее, судя по всему место, не дешевое, — добавляет он, направляясь нетвердой походкой к дверям и ждущему его третьему вечернему виски. — Я ведь говорю — бабла у тебя до хрена и больше!
Глава 7
Если вы даже немного похожи на меня, то, скорее всего, хоть когда-нибудь мечтали оказаться в компании какой-нибудь супермодели, а еще лучше — сразу нескольких. Если же вы из тех, кто желает сохранить свои мечты в целости и сохранности, не залапанными ничьими грязными руками, вам лучше, наверно, не читать то, что я сейчас скажу: эта заветная мечта излишне переоценена.
Я вовсе не хочу сказать, что мы переоцениваем моделей. Ни в коей мере. Вы можете спросить, не превращаются ли они при ближайшем рассмотрении в самых обыкновенных девчонок с неплохой фигурой и с хорошими парикмахерами и визажистами. Опять же говорю вам — нет. Эти девушки — само совершенство. Ну, или почти совершенство.
Дело вовсе не в том, что они глупы, пусты или психически неуравновешенны. Хотя некоторые из них действительно такие. Может быть, даже не некоторые, а большинство. Ну и что. В конце концов, за их красоту им можно простить некоторую интеллектуальную ограниченность.
Нет, переоцениваем мы не девушек-моделей, а нашу возможную реакцию на них. Ведь если покопаться поглубже, каждый из нас надеется, что, случись такая встреча, и вы с нею полюбите друг друга. Ну, или хотя бы воспылаете взаимной плотской страстью. На худой конец, найдете тему для разговора больше чем на полминуты. Увы, ничего из этого у вас не получится. Супермодели — они как профессиональные спортсмены или же гениальные скрипачи: превосходны в своем деле, но в остальном — ужасно ограниченны. Нет, может быть, вы как раз отлично разбираетесь в туфлях на ремешках или в том, как накладывать на лицо крем-основу. Но чует мое сердце: если вы втайне мечтаете о том, чтобы переспать с несколькими супермоделями, вряд ли вышеперечисленные темы входят в сферу ваших интересов.
Вы убеждаете себя в том, что вполне обойдетесь и без глубокой сердечной связи. В этом вы абсолютно правы. Вы — обойдетесь, но она — нет. Женщинам только и подавай что глубокую сердечную связь. Ну, или связи. И если вы не сумеете предоставить ей хотя бы то или другое, беседа будет проходить на разных языках.
По крайней мере, именно так выглядел мой сегодняшний вечер. Разговор на любую тему мгновенно затухал, как только выяснялось, что я не знаменитость, что я не работаю в модельном агентстве и что я ни черта не понимаю в туфлях на ремешках.
Мой новый напарник Рэй — не такой. Он настоящий мастер — черный пояс, как минимум, — одаривать девушек изящными кокетливыми оскорблениями, которые, как выясняется, безотказно помогают заарканить этих красоток. Вот и сейчас он прямо у меня на глазах обзавелся телефонными номерами трех на вид неприступных особ. У него просто талант находить и давать короткую словесную формулировку незаметным изъянам в их внешности, о которых никто другой и не подозревает, но бедные девочки-то часами сидят в слезах перед зеркалом, разглядывая то место на лбу, где рано или поздно появится морщинка, или едва заметную обвислость где-то на заднице, или, на худой конец, икроножную мышцу, немного непропорциональную по отношению к бедру.
— Господи, да как тебя в таком виде на люди-то выпустили! — говорит он некоему, на мой взгляд, абсолютно безупречному экземпляру; проходит несколько минут, и она уже записывает свой телефон ему на ладонь.
Стоит ей уйти или хотя бы отвернуться, как Рэй стирает номер с кожи и говорит:
— Игра в одни ворота. Результат, похоже, становится предсказуемым. — Он зевает и показывает мне три пальца: — Третий зевок. Обычно я терплю до десяти, потом сваливаю. После десяти зевков ничего интересного никогда уже не происходит.
С Рэем я познакомился в тот день, когда переезжал в «Челси». Разумеется, в тот же день он познакомился с Таной.
Даже с учетом дополнительных денег от Дэнни Карра мне нужны три недели, чтобы собрать нужную сумму и перебраться в гостиницу. К этому времени Тана сдала зимнюю сессию и вновь вернулась домой к родителям, так что она предлагает мне помочь с переездом. Оказывается, ей приспичило похныкаться насчет своих очередных проблем с Гленном, а в качестве подарка на новоселье она всучила мне маленький кактус, купленный буквально за углом — в ближайшем магазине «Дуэйн Рид». Мне же остается самая малость: допереть раздувшийся от шмоток баул (в который я запихал практически все содержимое своего платяного шкафа, представлявшее хоть какую-то ценность) и большую пластмассовую решетчатую коробку из-под пакетов молока (в нее я запихнул айбиэмовскую электронную пишущую машинку и несколько книжек, которые должен был читать в рамках так и не сданного курса литературы и композиции, — все это добро, как я втайне надеюсь, поможет мне и вправду сойти в глазах кое-кого из окружающих за начинающего поэта). Переть эту тяжесть мне приходится вверх по лестнице и затем по длинному коридору к номеру 242.
Примерно на полдороге к номеру одновременно происходят два события: одно странное, а второе неприятное. Во-первых, Тана вдруг превращается в какого-то мужика с явным южным акцентом, но тараторящего как пулемет (и с чего это мы, янки, взяли, что южане растягивают звуки?). Во-вторых — что на данный момент волнует меня гораздо больше, — мой баул оказывается шире, чем гостиничный коридор, и намертво застревает между стенами. Я оказываюсь обездвижен. Вместо того чтобы попытаться развернуть здоровенную сумку, я тупо продолжаю дергать ее вперед, чем, похоже, еще больше усугубляю положение. Остается только гадать, что оторвется в первую очередь — лямки ремней намертво заклинившего в коридоре баула или же моя собственная рука. Вдруг совершенно неожиданно я перестаю ощущать вес сумки.
Воспользовавшись ситуацией, я выскальзываю из ремней и оборачиваюсь. Мой спаситель оказывается жилистым и мускулистым мужиком, явно завсегдатаем спортзала. Его волосы убраны в хвост на затылке, а на подбородке я успеваю заметить щетину, выбритую так, чтобы оставался некий намек на будущую бородку-эспаньолку. Он принимает позу атланта и, подняв мой баул, как небесный свод, одной рукой, протягивает мне свободную пятерню и говорит:
— Рэй Мондави.
Оказывается, это и есть тот самый Рэй Мондави, который фотографировал Кей и таким образом перезапустил ее заглохшую карьеру. Его южный акцент — это реликт детства, проведенного в Виргинии, на которое наложились пять лет, прожитых в Майами, где он набирался ума-разума и мастерства, таская
