стены. У нас было несколько картонных коробок из-под американских продуктов, которые мы распрямили и прикрепили сверху вместо крыши. На землю вместо пола мы постелили кусок черного пластика.
Наша лачуга была хуже самых бедных и скромных лачуг. Она вплотную примыкала к скале, и посреди комнаты из земли торчал большой камень. Все, что у нас было — это подобие конторки, прислоненной к этому камню, и еще мольберт Ким Вон Пхиля. Во время дождя под полом комнатки протекал ручей, и было так романтично сидеть и слушать журчание воды прямо под нами! Когда мы просыпались поутру в нетопленой комнатушке с протекающей крышей и текущим под полом ручьем, у нас из носа текли такие же ручьи. И все же мы радовались даже такой избушке, где можно было лечь на пол и отдохнуть, позабыв обо всем. Условия жизни были просто ужасны, но мы были полны надежд, так как понимали, что идем по пути Божьей воли.
По утрам, когда Ким Вон Пхиль шел на работу на американскую базу, я провожал его до подножия горы, а вечером, когда он возвращался домой, выходил и встречал его. Все остальное время я посвящал написанию Волли Вонбон. В нашей комнатке всегда имелись наточенные карандаши; даже рис у нас был не всегда, а карандаши — всегда.
Вон Пхиль очень помогал мне — и материально, и духовно. Благодаря ему я мог сосредоточиться на рукописи. Даже приходя с работы и валясь с ног от усталости, он все равно искал возможность помочь мне. Я так мало спал в те дни, что мог заснуть прямо на ходу. Порой я засыпал даже в туалете, и Вон Пхилю приходилось провожать меня туда, чтобы убедиться, что со мной все в порядке.
На этом его помощь не заканчивалась. Он так хотел хоть как-то помочь мне в написании книги, что взялся рисовать портреты для американских солдат и на вырученные деньги покупал мне карандаши. В те времена солдаты США любили заказывать портреты своих жен или возлюбленных, и Ким Вон Пхиль брал шелковую ткань, крепил ее на деревянные рамки, писал портреты и продавал их по четыре доллара за штуку.
Я был очень благодарен ему за такую преданность делу. Когда он рисовал, я садился рядом и всеми силами старался помочь ему. Когда он уходил на работу на американскую базу, я покрывал грунтовкой шелк, вырезал дощечки для рамок и склеивал их. К тому времени, как он возвращался домой, я промывал его кисти и покупал необходимые краски. Вернувшись с работы, он брал карандаш 4В и рисовал портрет. Сначала заказов было очень мало, всего один или два в день, но потом слава о его работах разлетелась повсюду, и он стал таким популярным, что порой ему приходилось делать за вечер двадцать или даже тридцать портретов. Со временем вся наша комнатка оказалась заваленной портретами, и мы уже не знали, где нам спать.
Когда на нас посыпались заказы, я решил, что пришло время помогать ему как-то посущественнее, и пока Вон Пхиль рисовал черты лица, я раскрашивал губы и одежду. На деньги, заработанные совместным творчеством, мы покупали карандаши и материалы для живописи, а все свободное время посвящали свидетельствованию. Очень важно записывать Слово Бога на бумаге, но еще важнее напрямую рассказывать людям о Божьей воле.
Симпатичный, но немного чокнутый молодой человек, живущий у колодца
Когда мы построили глиняную хижину и открыли Церковь в Помнетколе, мои проповеди приходило послушать всего три человека. Но я проповедовал так, словно передо мной были не только они. Я говорил себе: «Хоть я их и не вижу, но я читаю проповедь для тысяч и даже десятков тысяч людей». Проповедуя, я представлял себе, что передо мной — все человечество. Эти трое сидели и слушали, как я рассказывал им Принцип во весь голос и чуть ли не кричал.
Напротив нашей лачуги был колодец, и вскоре среди тех, кто приходил туда за водой, разлетелся слух, что в глиняной избушке у колодца живет чокнутый молодой человек. Люди, набирая воду, стали пристально вглядываться в обветшалую лачугу, пытаясь разглядеть там мужчину в лохмотьях, который разглагольствует так, словно командует миром. Вполне естественно, что среди людей поползли слухи и домыслы. Я проповедовал о том, что небеса и земля перевернутся с ног на голову и что Корея объединит весь мир.
Вскоре обо мне заговорили не только те, кто брал воду из колодца: слухи докатились аж до подножия горы. Скорее всего, именно слухи разжигали любопытство людей и приводили их посмотреть на умалишенного, живущего у колодца.
Среди любопытствующих были студенты расположенной неподалеку семинарии и группа профессоров престижного женского университета Ихва. Эти слухи, сильно приукрашенные, гласили обо мне как о красивом и хорошо сложенном мужчине, и это побуждало женщин средних лет залезать на гору, чтобы поглазеть на меня и таким образом убить время.
В тот день, когда я дописал Волли Вонбон, я отложил карандаш в сторону и помолился: «Пришло время рассказать о своей вере. Пожалуйста, направь ко мне святых, которым я мог бы свидетельствовать!» Затем я вышел и отправился к колодцу. На дворе стояла поздняя весна — 10 мая. На мне были традиционные корейские штаны на ватной подкладке и старый пиджак, в котором я потел в жару. Внезапно я увидел молодую женщину, которая, утирая пот со лба, карабкалась на гору к колодцу.
Я заговорил с ней:
— Бог подарил тебе так много любви за последние семь лет!
От изумления она аж отскочила от меня, ведь именно семь лет назад она решила посвятить свою жизнь Богу...
— Меня зовут Кан Хён Щиль, — сказала она, — и я — миссионер церкви Помчхон, которая находится рядом, у подножия горы. Я услышала, что здесь живет человек со странностями, и пришла свидетельствовать ему!
Вот как она встретила меня. И я пригласил ее в дом. Она оглядела убогую комнатушку, и по ее лицу было заметно, каким странным ей кажется все это. Потом ее взгляд задержался на моем столике, и она спросила:
— Зачем вам столько карандашей?
— Как раз сегодня утром, — ответил я, — я закончил писать книгу о принципах устройства Вселенной, и я думаю, что Бог послал тебя сюда, чтобы ты услышала от меня об этих принципах.
— Что?! — воскликнула она. — Я пришла сюда потому, что услышала о сумасшедшем, который здесь живет и которому нужно свидетельствовать!
Я протянул ей подушку для сидения и затем сел сам. Под полом комнатки текла и звонко переливалась вода из ручья.
— В будущем Корея сыграет ведущую роль на мировой арене, и другие народы пожалеют, что не родились корейцами, — начал я. Она явно решила, что я несу полную чушь.
— Так же, как пророк Илия явился к людям в облике Иоанна Крестителя, — продолжал я, — Иисус вернется во плоти в Корею.
Эти слова заставили ее вскипеть от негодования.
— Я уверена, что Иисус найдет для своего прихода более подходящее место, чем наша жалкая и несчастная Корея!
Затем она выпалила:
— Вы вообще открывали когда-нибудь Книгу Откровения? Я..., — но я прервал ее на полуслове:
— Вы хотите сказать, что учились в теологической семинарии Корё?
— Как вы догадались об этом? — потребовала она ответа.
— А вы думаете, что я ждал бы вас здесь, если бы ничего не знал о вас? Говорите, что пришли сюда свидетельствовать мне? Так свидетельствуйте же! Учите меня!
Несомненно, Кан Хён Щиль хорошо разбиралась в теологии. Она один за другим цитировала отрывки из Библии, пытаясь дать отпор моей точке зрения, и продолжала бросать мне вызовы, а я неизменно отвечал на ее требовательные вопросы ясным и уверенным голосом. Наша дискуссия продолжалась до тех пор, пока не стемнело, и тогда я встал и приготовил ужин. Кроме риса у меня был только переквашенный кимчхи[16], но мы с ней сели и покушали, слушая журчание ручья под полом и готовясь возобновить дебаты.
