созданы Богом, и все живое обладает дуальной природой, сочетающей в себе материальный и духовный аспекты. Иначе говоря, сама основа теории и философии коммунизма является ошибочной.
Во время учебы в Японии я трудился вместе с коммунистами ради независимости Кореи. Это были настоящие друзья, готовые при необходимости отдать жизнь за освобождение нашей родины, хотя у нас с ними был совершенно разный образ мышления. Поэтому сразу после того, как Корея обрела независимость, наши пути разошлись.
Как противник исторического материализма, лежащего в основе коммунизма, я основал всемирное движение за победу над коммунизмом. Я советовал президентам США выступить в защиту свободного мира и дать отпор стратегии коммунистов, которые хотели склонить на сторону «красных» весь мир. И тогда страны соцлагеря, недовольные моими действиями, попытались насильно устранить меня, но я не держу на них зла и не считаю врагами. Я выступаю против философии и идеологии коммунизма, но не питаю ненависти к людям, разделяющим эти идеи. Бог хочет, чтобы за Ним, объединившись, последовали все люди, в том числе и коммунисты.
В этом смысле моя поездка в Москву в апреле 1990 года на встречу с президентом Михаилом Горбачевым, а в следующем году — поездка в Пхеньян на встречу с президентом Ким Ир Сеном — были не просто путешествиями. Я отправлялся в путь с риском для жизни. Это была моя судьба — поехать туда и передать этим двум людям послание Небес. Я почти не шутил, говоря о том, что поскольку в английском языке слово «Moscow» по звучанию напоминает словосочетание «must go», я должен отправиться туда [19].
Я предвидел, какое будущее ждет коммунизм, и давным-давно предсказал, что примерно через шестьдесят лет после большевистского переворота появятся первые признаки того, что коммунизм начинает скатываться вниз, к своему закату, а в 1987 году, через 70 лет после революции, рухнет советская система. Вот почему я был так взволнован, услышав в 1984 году о том, что д-р Мортон Каплан, видный политолог из Чикагского университета, предложил провести международную конференцию на тему «Падение Советской империи». Я попросил его навестить меня в тюрьме Дэнбери, чтобы мы смогли подробно обсудить эту идею, и когда мы встретились, я первым делом попросил его провозгласить о «конце коммунизма в Советском Союзе» не позднее 15 августа того же года.
На это доктор Каплан ответил: «Провозгласить о конце коммунизма в СССР? Как я могу пойти на такой риск?» — и дал мне понять, что не собирается этого делать. К 1985 году, когда планировалась конференция, Советский Союз, казалось, должен будет стать еще более влиятельным на мировой арене, ведь внешне ничто не указывало на его скорую кончину.
Однако костер горит ярче всего перед тем, как потухнуть. Нежелание доктора Каплана было вполне объяснимым: если бы он во всеуслышание предсказал столь неоднозначное событие, а потом оказался бы неправ, его репутация ученого рухнула бы в одночасье.
«Преподобный Мун, — сказал он, — я верю вам, когда вы говорите о том, что коммунизму в СССР скоро придет конец. Но я не думаю, что это произойдет прямо сейчас. Поэтому вместо того, чтобы провозглашать о «конце коммунизма в Советском Союзе», не лучше ли сказать, что «коммунизм в СССР постепенно приходит в упадок»?»
Увидев, как он пытается смягчить название конференции «Падение Советской империи» и чуть ли не переименовать ее, я разозлился не на шутку. Это был компромисс, на который я просто не мог пойти. Я очень ясно сознавал, что если человек в чем-то убежден, он должен быть смелым и не жалеть сил для борьбы, даже если ему страшно.
«Доктор Каплан, — сказал я, — что вы имеете в виду? Когда я прошу вас провозгласить о конце коммунизма, я имею на то причины. В тот день, когда вы провозгласите о конце коммунизма, вы тем самым не оставите ему шансов и поможете тихо и мирно скончаться. Почему же вы колеблетесь?»
В итоге доктор Каплан провозгласил о «конце коммунизма в СССР» на конференции, проведенной Академией профессоров за мир во всем мире в Женеве, которая называлась «Падение Советской империи: перспективы перехода к постсоветскому будущему». Для тех времен это было что-то совершенно невероятное.
Поскольку Швейцария была нейтральным государством, Женева стала одним из крупнейших плацдармов КГБ. Именно оттуда разъезжалось по заданиям множество агентов этой организации, задействованных в шпионаже и террористической деятельности по всему миру. Отель «Интерконтиненталь», где проводилась конференция Академии профессоров, располагался через дорогу от советского посольства, и я могу себе представить, что чувствовал в тот момент доктор Каплан. Однако спустя несколько лет он стал широко известен как ученый, впервые предсказавший конец коммунизма в Советском Союзе.
В апреле 1990 года я созвал в Москве конференцию средств массовой информации. Для меня стало совершенной неожиданностью, что представители советского правительства уже в аэропорту встретили меня по протоколу уровня глав государств. В центр Москвы мы въезжали в сопровождении милицейского эскорта. Автомобиль, который меня вез, ехал по центральной разделительной полосе дороги, предназначенной только для глав государств. Все это происходило еще до распада Советского Союза. Советское правительство сделало такое исключение для меня, ярого антикоммуниста!
На конференции я выступил с речью в поддержку политики перестройки. Я подчеркнул, что эта революция должна обойтись без крови и стать революцией духа и совести. И хотя целью моего визита было участие во Всемирной конференции СМИ, все мои мысли были сосредоточены на предстоящей встрече с президентом Горбачевым.
В то время президент Горбачев был очень популярен в Советском Союзе благодаря успеху его политики перестройки. За последние годы я встречался со многими президентами США, однако встреча с президентом Горбачевым обещала стать гораздо более трудной задачей. Я боялся, что нам будет нелегко организовать хотя бы одну такую встречу. Мне было необходимо передать президенту свое послание, и это нужно было сделать во время личной встречи. Он проводил реформы в Советском Союзе, открыв страну ветрам свободы, однако со временем эти реформы обернулись против него самого, нацелившись ему в спину. Если пустить эту ситуацию на самотек, она могла обернуться для него серьезной опасностью.
Я объяснял это так: «Если президент не встретится со мной, он не сможет поймать волну Небесной удачи и недолго продержится на посту». Возможно, президент Горбачев почувствовал мое беспокойство: на следующий же день я получил приглашение в Кремль. Я прибыл в самое сердце Кремля на лимузине, предоставленном советским правительством. Войдя в кабинет президента, мы с женой заняли предложенные нам места, а рядом сели члены Кабинета министров СССР. Президент Горбачев тепло улыбнулся нам и начал с воодушевлением рассказывать об успехе политики перестройки. Затем он пригласил меня в свою приемную, где мы встретились с ним один на один. И я, воспользовавшись этой возможностью, передал ему свое послание.
«Господин президент, вы добились значительных успехов в осуществлении перестройки, но для реформ этого недостаточно. Вам необходимо немедленно предоставить Советскому Союзу свободу вероисповедания. Если ваши реформы затронут лишь материальный мир и произойдут без участия Бога, перестройка будет обречена на провал. Эпоха коммунизма подходит к концу, и единственный путь спасти страну — разрешить в ней свободу вероисповедания. Для вас настало время действовать с мужеством, проявленным в реформировании СССР, и стать президентом, трудящимся над построением мира во всем мире».
При упоминании о свободе вероисповедания на лице президента отразилось напряжение: для него это стало неожиданностью. Однако, как и следовало ожидать от человека, несколькими месяцами ранее способствовавшего воссоединению Германии, он быстро смягчился и стал серьезно воспринимать мои слова. Тем временем я продолжал: «Южная Корея и Советский Союз должны установить дипломатические отношения, и я прошу вас в этой связи пригласить к себе с визитом южнокорейского президента Ро Дэ У». Я привел ряд причин, почему нашим странам будут выгодны дипломатические отношения.
Как только я высказал все, что хотел, президент Горбачев дал мне обещание уверенным тоном, которого я прежде от него не слышал.
«Я уверен, — сказал он, — что отношения между Южной Кореей и Советским Союзом будут постепенно налаживаться. Я также понимаю важность политической стабильности и снятия напряженности на Корейском полуострове. Установление дипломатических отношений с Южной Кореей — это лишь вопрос времени; для этого нет никаких препятствий. Я последую вашему совету и встречусь с президентом Ро Дэ У».
