цену: печать бесславия на незапятнанном имени во веки веков. Он согласился, он заплатил эту цену. Одиннадцать лет жил он здесь с несколькими верными друзьями, людьми высокой честности и благородства. Дважды он пытался возвратиться в свой дворец на Палатине. Дважды у него но хватало на это духа, и Рим никогда больше его не увидел. Он умер на пути туда на вилле своего друга Лукулла, вот на том мысу. Его последними словами было приказание перенести его на галеру для возвращения на родной остров.
— Какую плату ты требуешь от меня?
— Отрекись от своей мечты стать знаменитым в своей пофессии, принеси в жертву свое будущее.
— Но чем же я тогда стану?
— Человеком, обманувшим и свои и чужие ожидания. Неудачником.
— Ты отнимаешь у меня все, ради чего стоит жить!
— Ты ошибаешься. Я даю тебе все, ради чего стоит жить.
— Оставишь ли ты мне, по крайней мере, сострадание? Я не смогу обойтись без сострадания, если стану врачом.
— Да, я оставлю тебе сострадание. Но без него тебе жилось бы намного лучше.
— Ты требуешь еще чего-нибудь?
— Перед смертью ты должен будешь заплатить еще одну цену — высокую цену. Но до тех пор ты много лет будешь отсюда видеть восход солнца над безоблачными днями счастья и восход луны над звездными ночами грез.
— Умру ли я здесь?
— Берегись искать ответа на этот вопрос: человек не вынес бы жизни, если бы ему был известен час его смерти.
Он положил руку мне на плечо, и по моему телу пробежала легкая дрожь.
— Еще раз я явлюсь тебе на этом месте завтра на закате солнца; у тебя есть время все обдумать!
— К чему? Мои каникулы подходят к концу, и сегодня вечером я должен вернуться к моему ежедневному труду вдали от этих прекрасных мест. Кроме того, я не умею раздумывать. Я согласен и заплачу твою цену, как бы высока она ни была. Но как я куплю этот дом, если мои руки пусты?
— Твои руки пусты, но сильны, твой ум буен, но ясен, твоя воля здорова — тебе это удастся.
— Как же я построю свой дом? Я ничего не смыслю в архитектуре.
— Я помогу тебе. Какой стиль хотел бы ты избрать? Почему не готический? Мне нравится готика с ее приглушенным светом и властной таинственностью.
— Я найду собственный стиль, такой, что даже ты не сможешь подобрать ему названия. Средневековый полумрак мне не нужен! Мой дом должен быть открыт для ветра и солнца и для голоса моря, как греческий храм. И свет, свет, свет повсюду!
— Берегись света! Берегись света! Излишек света вреден для смертных глаз!
— Я хочу, чтобы колонны из бесценного мрамора поддерживали лоджии и арки, чтобы мой сад был полон прекрасных обломков ушедших веков, чтобы часовня стала библиотекой, полной монастырской тишины, где колокола гармонично звонили бы «Аве Мария» в конце каждого счастливого дня.
— Я не люблю колоколов.
— А здесь, где мы стоим, где у наших ног прекрасный остров встает из моря, точно сфинкс, здесь должен лежать гранитный сфинкс из страны фараонов. Но где я все это найду?
— Ты стоишь там, где была вилла Тиберия. Бесценные сокровища далеких времен погребены под виноградником, под часовней, под домом. Ноги старого императора ступали по разноцветным мраморным плитам, которые старый крестьянин на твоих глазах выбрасывал за стены своего сада. Погубленные фрески с танцующими фавнами и вакханками в венках украшали стены его дворца. Посмотри, — тут он указал на прозрачные морские глубины в тысяче футов под нами. — Разве тебе не рассказывал в школе твой Тацит, что при вести о смерти императора его дворцы были сброшены в море?
Я хотел сразу прыгнуть в пропасть и нырнуть в море за своими колоннами.
— В такой поспешности нет смысла, — сказал он, смеясь. — Вот уже две тысячи лет, как кораллы одевают их своей паутиной, а волны зарывают их в песок все глубже и глубже — они подождут, пока не придет твое время.
— А сфинкс? Где я найду сфинкса?
— На пустынной равнине, вдали от кипения современной жизни, некогда стояла гордая вилла другого императора. Он привез этого сфинкса с берегов Нила, чтобы украсить свой сад. От дворца осталась только груда развалин. Но глубоко во тьме земли еще спит сфинкс. Ищи- и ты его найдешь! Ты едва не поплатишься жизнью за это, но доставишь его сюда.
— По-видимому, ты знаешь будущее так же хорошо, как и прошлое?
— Прошлое и будущее для меня одно и то же. Я знаю все.
— Я не завидую твоему знанию!
— Твои слова старше твоих лет. Где ты их нашел?
— На этом острове, сегодня. Ибо я узнал, что здешние приветливые люди, которые не умеют ни читать, ни писать, гораздо счастливее меня, хотя я с детства напрягаю глаза, чтобы получить знания. Как и ты, судя потому, что ты говорил. Ты великий эрудит, ты знаешь Тацита наизусть.
— Я — философ.
— Ты хорошо знаешь латынь?
— Я доктор богословия Иенского университета.
— Ах, вот почему мне казалось, что я слышу легкий немецкий акцент в твоей речи. Ты знаешь Германию?
— Еще бы! — усмехнулся он.
Я внимательно поглядел на него. Он держался и говорил, как аристократ, а теперь я впервые заметил шпагу под красным плащом, и что-то знакомое почудилось мне в его резком голосе.
— Простите, сударь, мне кажется, что мы с вами уже встречались в Ауэрбаховском погребке в Лейпциге. Ведь вас зовут…
Когда я произносил эти слова, церковные колокола Капри зазвонили «Аве Мария». Я повернулся к нему — он исчез.
Глава II. Латинский квартал
Латинский квартал. Студенческая комната в «Отель де л'Авенир», повсюду книги — на столах, на стульях, на полу, а на стене выцветшая фотография Капри.
По утрам в палатах Сальпетриер, Отель Дье и ЛаПитье перехожу от койки к койке, читаю главу за главой книгу человеческих страданий, написанную кровью и слезами. Днем — в анатомическом театре, в аудиториях Медицинской школы или в лабораториях Института Пастера наблюдаю под микроскопом тайны невидимого мира, те бесконечно малые существа, от которых зависит жизнь и смерть человека. А потом бессонная ночь в «Отель де л'Авенир», бесценная ночь, отданная тому, чтобы постигнуть факты, узнать классические признаки расстройств и заболеваний, все то, что было обнаружено и отобрано наблюдателями всех стран мира, — как это необходимо и как мало, чтобы стать врачом! Работа! Работа! Работа! Летние каникулы, когда пустеют кафе на бульваре Сен-Мишель, Медицинская школа закрывается, аудитории и лаборатории пусты, и в клиниках нет почти никого. Но для людских страданий в больничных палатах каникул нет — и для Смерти тоже. И нет каникул в «Отель де л'Авенир», никаких развлечений, кроме редких прогулок под липами Люксембургского сада или часа отдыха в Луврском музее, полного жадной радости. Ни друзей. Ни собаки. Ни даже любовницы. Богема Анри Мюрже исчезла, по его Мими была жива, как никогда, — в предобеденный час она, улыбаясь, прогуливалась по бульвару Сен-Мишель под руку почти с каждым студентом и штопала его одежду или стирала белье в его мансарде, пока он готовился к экзамену.
Никакой Мими для меня! Да, мои счастливые товарищи могли себе это позволить — проводить вечера
