унификации идей и сердец, скажем прямо, легковесным искусством гипноза.
Как бы мы ни лавировали, дабы избежать всякого рода недоразумений, мы вместе с тем твердо заявляем о своей решимости всеми силами работать на отыскание путей достижения того сообщества, которое является гармонией личностей, и мы всей душой желаем возврата той великой эпохи, когда художник будет иметь совсем другие цели и совсем другое окружение, нежели его нынешнее одиночество или мир чуждых ему соседей-индивидов с их мелочными заботами, и сможет уловить то глубинное дыхание, которое устремится к нему со всех краев света.
Кто же мешает ему в этом? Мы выдвигаем обвинение — и все согласятся с нами против как духовного обнищания, так и условий, в которые современный мир и в особенности мир денег поставили сегодня художника и искусство. Этот мир оплачивает и поощряет только производительность. Между тем художественное полотно ни в коей мере не увеличивает техническую вооруженность человечества. Время, которое человек проводит на концерте, оказывается потерянным для оснащения нации оборудованием. Вот таким-то образом современный мир шаг за шагом загнал художника в нищету, а публику поверг в безразличие.
Мы должны поставить на его место такой мир, который (в двояком плане) снова признает художника, а в более общем плане — восстановит ценность созерцания и бескорыстной деятельности.
Тем не менее проблема от этого не становится менее сложной. Многие считают, что спасти художника от неуверенности может только государство, которое субсидировало бы его творчество как своего рода социальную службу высшего порядка. Увы! Мы хорошо знаем, чего стоят официальные декреты в области вкусов и к чему приводят социальные выплаты — тут же возникают раболепный академизм и другие вредные наклонности. Вы, скажут нам, имеете в виду буржуазное государство, которое лишь санкционирует разложение буржуазного мира и его искусства, где все определяют убеленные сединами мэтры. Но мы уже знаем, что политическая революция не ведет с необходимостью к прогрессу человека. Фашистское государство отличается тем, что его художественная культура абсолютно бесплодна. Гитлеровское государство разделалось почти со всеми достижениями немецкого народа в области литературы, театра и кино. А советское государство, хотя и дало бесспорный толчок к развитию некоторых отраслей творчества (но опять-таки это сделало не столько государство, сколько мистическое пробуждение русского народа), как известно, всеми силами тормозило их развитие своими пропагандистскими заботами. Даже гибкое, децентрализованное государство, которое мы хотим создать, остается опасным из-за своих декретов. Крупные коллективные образования: корпорации, регионы, коммуны, профсоюзы и т. д. — опять- таки остаются «общественными», где однородность, усредненность суждений может быть отражением официальной линии или занять ее место. Конечно, государство не обязательно безрассудно, и можно представить себе обновленное государство, в котором официальные указания выражают известную разумность. Но все же надо будет, чтобы они, если позволительно так сказать, не господствовали на рынке и не душили художника своим покровительством.
Таким образом, представляется, что любая протекция, спущенная художнику сверху, является угрозой для искусства и что проблема в целом должна решаться между художником и его публикой. В таком случае вся тяжесть проблемы переносится на воспитание и организацию художественной публики. В ней прежде всего надо воспитать вкус, а затем дать материальные средства, позволяющие ей заинтересованно относиться к поэтической жизни.
Необходимо осуществить многотрудное дело воспитания. Оно начинается уже в детском саду, в тот момент, когда то, что называют «обучением рисованию», оказывается первым и решающим наступлением академизма на детскую непосредственность. Это тот самый момент, когда школа навсегда убивает поэта и художника, который живет в каждом из нас. Затем все идет своим ходом и в результате мы имеем вечно раздраженного художника, который нередко замыкается в своем одиночестве, куда его толкнуло общество.
В ряду других причин этого бракоразводного процесса между художником и вкусами публики необходимо отметить государственно-капиталистическую централизацию, которая во Франции вынуждает любого художника, который хотел бы надеяться на то, что будет услышан, вести жизнь в соответствии с парижской модой; она отделяет художника от его публики, лишает источников вдохновения, прельщает его красивой, но уж какой-то искусственной жизнью и, что самое главное, отдает его в руки торговцев картинами и придворной публики — кастовой и снобистской. Нужно ли говорить, что для нас децентрализация художественной жизни не означает признания первичной значимости сюжетности или «местечковой живописности»: впрочем, так ли уж свободен от заданной сюжетности и формализма художник с Монпарнаса или музыкант-профессионал, как они это считают? Нет, истинный художник повсюду найдет для себя темы творчества: опять-таки необходимо (а именно этого мы и хотим, требуя разгрузить Париж) вырвать его из рук владельцев денег и узкого круга людей и приблизить к публике. Речь идет не о том, чтобы вновь отправить гения в тихую провинцию, а о том, чтобы с его помощью встряхнуть провинцию, сегодня еще мертвую, но обладающую неисчерпаемыми возможностями. Централизация — это тираническое состояние, это нечто среднее между движением к корням и движением к универсальности. Эти оба движения должны слиться в одно и дать потерявшему чувство жизни человеку (в том числе и внутри большого города) конкретные привязанности и чувство универсальности.
Затем необходимо подумать о том, как обеспечить подлинную встречу между публикой и художником, которая ныне почти никогда не происходит иначе, как в искусственно созданных и весьма локализованных местах: музеях, галереях, концертных залах и т. п. Необходимо, чтобы искусство, как это некогда было с церковным искусством, народными танцами, празднествами, вновь оказалось непосредственно включенным в повседневную жизнь каждого человека, будь то на заводе, в деревне, в семейном очаге, в общественном месте. Пусть крестьяне вновь обретут желание проводить празднества с танцами, плясками, представлениями, праздниками урожая, пусть рабочие хотят трудиться на красивых заводах и сами создают их, пусть вера избавится от всех религиозно-декадентских глупостей и вновь научится прославлять себя с помощью живописи. И пусть все это вернется не искусственным путем, не по воле нескольких меценатов, чье богатство катится к упадку, а благодаря возможностям наших чувств и самой поэзии. Становится очевидным, что мы, трудясь над обновлением духовного состояния нашей эпохи, непосредственно трудимся ради искусства.
Когда публика полностью пробудится ото сна, художнику уже не придется ублажать прихоть человека, диктующего свой стиль, и человека с огромным кошельком. К его творчеству будут питать интерес все большее и большее число индивидов, а также спонтанно организующихся коллективов, принципиально отличающихся от коллективного администратора, который извне управляет публикой. Именно так некогда требовали своей церкви диоцезы{30}, чтобы участвовать в ее жизни непосредственно; сегодня любительские объединения, общественные союзы будут диктовать свой спрос на художественное творчество (в такой форме ранее во Франции в ряде случаев осуществлялась поддержка театров или свободной прессы). И хотя их вкусы, должно быть, тоже не всегда безупречны, но по меньшей мере это будет бесспорным прогрессом, поскольку соперничество займет место безразличия.
Чтобы преодолеть апатию, мы, конечно, рассчитываем на необходимое вмешательство государства. Но, по нашему мнению, это должно быть вмешательство юридическое, а не управленческое. В соответствии с предложенным нами порядком взимания налога[49], будет установлен определенный процент взноса каждого человека, предназначенного для культурно-художественных учреждений, процент обязательный, но выплачиваемый добровольно. Таким образом, культурно- художественному движению будет обеспечена определенная финансовая поддержка при отсутствии какого-либо давления со стороны, и единственным критерием его распределения станут вкусы публики. Если же эти вкусы окажутся дурными, то только самим творческим деятелям надлежит использовать свое влияние, чтобы исправить их, руководствуясь в этом таким стимулом, как свободное завоевание душ. Быть может, благодаря этому художник, как и любой человек, в один прекрасный день сможет получать от постепенно развивающихся общественных служб все, что ему необходимо для жизни, и ему (ему одному в условиях, когда всюду господствует труд) не придется, как это сегодня часто случается, иметь вторую профессию помимо своей собственной, которая и без того требует от него полной самоотдачи. В остальном же нельзя стремиться к тому, чтобы вовсе уберечь художника от какого бы то ни было риска; он сам должен быть последним среди тех, кто мог бы на такое согласиться.
Мы не строим никаких иллюзий относительно творческой ценности всякого рода манифестов. Одно
