– Господи! – прижимая к щекам похолодевшие ладони, прошептала она. – Ты что говоришь? Как же я без тебя?
– Прости меня, девочка, – тем же мертвым голосом повторил он. – Бывает, что просто кончаются силы.
Тогда она бросилась к нему, изо всех сил обняла его и торопливыми поцелуями покрыла его лицо и шею. Александр Сергеевич осторожно погладил ее по растрепанной голове и отступил на шаг в сторону.
– Ведь я говорил тебе про демониху? – криво и жалко усмехнувшись, спросил он. – Жива. И вернулась.
Лицо его вдруг задрожало, он отвернулся и быстро пошел прочь.
– Са-а-аша-а-а! – закричала было она, но голос охрип и сорвался.
Александр Сергеевич обернулся к ней, и она не узнала его: он плакал. Таня никогда не видела, чтобы плакал мужчина (отец ее не плакал никогда), и слезы, залившие это любимое ею, всегда немного насмешливое, умное, а иногда и высокомерное лицо, такою жалостью и болью отозвались в душе, что она опять подбежала к нему, опять подняла было руки, чтобы обнять…
– Нет! – вскрикнул Александр Сергеевич. – Не трогай меня! – И она отступила. – Я должен был раньше понять, слышишь? Раньше…
– Ты разве не любишь меня? – чувствуя, что говорит что-то не то, прошептала она.
Александр Сергеевич махнул рукой и широко, не разбирая дороги, опять зашагал в направлении станции. Она не стала догонять. Ноги не держали ее, голова тихо кружилась, увлекая за собою и полуразрушенную мельницу, и сонную, словно уставшую воду, и эти деревья, и эти цветочки… Она опустилась на землю, не отрывая глаз от его знакомой, немного сутулой спины, которая, быстро уменьшаясь в размере, была единственным ярко-черным пятном на фоне зеленого и голубого. Потом, когда это черное пятно размыло вдалеке и ровный огонь наступившего утра – счастливого, полного золота, блеска – начал прожигать ее насквозь, и так прожигать, что даже волосы на шее стали мокрыми, она поднялась и побрела домой.
Ей нужно домой было, мальчик проснулся.
