замолчали.
Вечером дочь нарядилась, ярко накрасила губы и куда-то ушла, а он не выдержал, позвонил генералу. Марина все казалась ему маленькой девочкой, которую незаслуженно обидели, и теперь ему, отцу, надо за нее заступиться. Генерал долго пыхтел, видимо, собираясь с мыслями, потом проговорил гулко:
– Нечего нам обсуждать, моему сыну жидовня не подходит!
Вся кровь бросилась в голову.
– Что ты сказал, мерзавец?
– Померзавь мне еще, – пригрозил генерал. – Шлюху воспитал, теперь и расхлебывай! Вову я от вас выписываю и добром предупреждаю, если…
Не дослушав, он бросил трубку. В висках стучало. Ночью у нас на Плющихе раздался звонок:
– Свушай, этот тип сказал мне такое… Я убил бы его! Какие подонки, свушай!
– А ты чего ждал? – мрачно отрезал мой отец, чувствуя, как леденеет кожа на затылке. – Чего ты хотел, когда рвался в эту клоаку?
Утром Люда начала пылесосить, отодвинула диван в кабинете и обнаружила женскую шпильку. Она ворвалась в кухню, где он мрачно допивал кофе, готовясь идти на работу.
– Это что такое? – со свистом просипела Люда и затряслась. – Вот как ты проводил праздники!
В другое время он начал бы лгать и изворачиваться, но сейчас нервы были слишком обнажены, внутри все горело.
– Оставь меня, – выдохнул он. – Да, так отдыхал! Отвяжись от меня, слышишь!
Она с размаху столкнула все, что было на столе. Горячий кофе обжег его колени.
– Марина! – закричала она и застучала кулаками в голубую дверь. – Ты слышала, что отец сказал?
Он схватил пальто, портфель и опрометью бросился вон из дому.
Весь день его преследовало чувство, что с головы до ног он облеплен грязью. Грязь была во рту, в горле, в карманах пиджака. Хрустела на зубах, царапала веки.
Гробовая тишина царила в квартире, когда он открыл дверь своим ключом и вошел. Люда и Марина, не в халатах, а нормально одетые, молча сидели на диване в столовой и, по всей вероятности, ждали его возвращения. Ни одна из них не встала навстречу. Только собака, исступленно виляя обрубком серого хвоста, облизала его лицо.
– Папа, – спокойно, не повышая голоса, сказала Марина. – У нас большая неприятность. Мама не может найти свое бриллиантовое кольцо.
– Какое кольцо? – машинально спросил он.
Вместо ответа дочь протянула ему инкрустированную коробочку, в которой Люда держала драгоценности. Одного из больших бриллиантовых колец, полученных когда-то в приданое от скорняка, не было.
– Не понимаю, – растерянно произнес он. – Куда же оно могло деться?
Люда истерически захохотала, пригнув голову к коленям и крест-накрест обхватив себя руками:
– Ха-ха-ха! Нет, я больше не могу! Вы все слышали? Он не догадывается, куда оно могло деться! Привел в дом воровку, спал с ней на моей кровати, а потом удивляется, куда пропала вещь! Ха-ха-ха!
– Замолчи! – закричал он и зашатался. – Замолчи, идиотка!
Марина поднялась с дивана и стала между ними.
– Нет, уж извини, замолчать придется тебе. Сейчас мы решаем. И я хочу поставить тебя в известность, что сегодня утром мы уже поговорили с твоей дрянью, предупредили ее по-хорошему, а завтра, если кольца не будет, мы обратимся в милицию.
– Бог мой! – заревел он. – Повтори, что ты сказала! Вы поговорили? С кем?
Не отвечая, Марина победно поджала накрашенные губы. Он бросился на дочь и со всей силы начал трясти ее за плечи.
– Оставь меня! – злобно вырвалась Марина. – Не смей до меня дотрагиваться! Да, мы с мамой позвонили в Калугу, ей на работу, и предложили вернуть кольцо добровольно!
В глазах у него потемнело, руки и ноги пошли ледяными иголочками.
– Прочь от меня, – прошептал он. – Прочь от меня, вы обе! Не подходите, а то я…
Вдруг он схватил со стола мраморную античную голову.
– Ай! – вскрикнула Люда. – Он нас убьет!
– Прек-рати! – заревела Марина. – Я сейчас «Скорую» вызову!
Он опомнился, поставил голову на место. Губы его прыгали:
– Что вы сказали ей? Как вы посмели, как…
Он не договорил. Маленькая, пухлая, трясущаяся Люда подошла вплотную и изо всей силы неловко ударила его по лицу.
– А ты… Как ты посмел привести ее сюда, в мой дом, на мою постель… Ты обещал… Ты измучил меня, мерзавец! Ты всю кровь из меня выпил! Ни дня, ни единого дня я не была с тобой счастлива! Зачем ты женился на мне? Отвечай! Ну! Зачем? Чтобы получить это?
И она неистово затрясла инкрустированной коробочкой, как африканской колотушкой. В голове его сверкнуло: «Ехать к ней сейчас! Ехать немедленно!»
Вдруг в дверь позвонили. Марина сверкнула на него злыми глазами и пошла открывать. За дверью, запорошенный снегом, в одном пиджаке, стоял зять. При виде Марины его передернуло.
– Возвращаю! – раздув ноздри, театрально крикнул он и бросил ей под ноги бриллиантовое кольцо. – Поиздевался бы подольше, да мараться неохота! Удавитесь же вы из-за стекляшки-то! Смертью кончится! А с меня этих радостей хватит! Сыт по горло! – он провел ребром ладони по горлу и облизнул губы. – Адью! А, кстати, там, в колечке-то, один камень треснутый! Так что брак на браке! Здоровеньки булы!
Круто повернулся и бросился вниз по лестнице, грохоча ботинками. Люда заперлась у себя, Марина у себя. Розовая и голубая двери захлопнулись.
Рано утром он поехал в Калугу. На работе ее не было. Он сидел в машине возле ее дома, не зная, что делать. Первый раз в жизни у него заболело сердце. Оно болело неровно, резкими, глубокими толчками: боль, остановка, опять боль. Потом замерло, затаилось внутри, как живое существо, которому страшно. Внезапно пошел снег, густой, пронзительно-белый, похожий на клочья ваты. Машина постепенно превратилась в кокон. Ноги его затекли. Тогда он сказал себе: «Быва не быва!» И вышел. В подъезде помедлил немного, вытер лицо носовым платком, потопал ногами и решительно нажал кнопку шестого этажа. Лифт остановился, и дверцы раскрылись. Она стояла на площадке в серой шубе и маленькой черной шапочке. Он сделал шаг вперед и, не чувствуя губ, прошептал:
– Прости меня…
Она застонала и быстро вошла в лифт, не глядя на него. Он успел прыгнуть следом, и дверцы захлопнулись. Они стояли рядом в обшарпанной кабинке, испещренной похабными надписями. Лифт остановился, он нажал кнопку последнего этажа, и их опять понесло вверх.
– Ради бога, – повторил он, – прости меня. Я не предполагал такого, я не…
– Что ты, – прошептала она. – Что ты… Ты не виноват…
– Если ты меня бросишь… – не слыша себя, сказал он. – Если так, у меня ничего не останется…
– Что ты, – повторила она и заплакала, прижавшись к нему.
Лифт остановился, дверцы раскрылись. Они сели в белую пушистую машину. Сердце его вдруг перестало болеть, что-то разжалось внутри, отпустило. Она все еще плакала, теперь уже не сдерживаясь, навзрыд. Он взял ее мокрую руку и провел ею по своим глазам. Вчерашние крики, взъерошенный зять, пощечина – все затянулось, поглотилось ровно идущей с неба пронзительной белизной. Он включил двигатель, они медленно поехали по скользкой узкой улице и вскоре оказались на загородном шоссе. Город исчез из виду. По правую сторону вырос густой, весь белый, неподвижный лес. Он остановился на обочине. Выключил фары. Было совсем темно. С мягким шелковым шумом упала с дерева снежная шапка.
– Если ты хочешь, – вжимаясь в ее воротник, произнес он. – Если ты скажешь, мы все это поломаем.
– Что поломаем? – спросила она.
Он чувствовал, что слова застревают в горле, спотыкаются. Пересилил себя и все-таки сказал:
– Всё.
– Господи, – прошептала она. – Господи, что ты говоришь! Разве мы можем? Ты уйдешь из дому? Или я
