женщина.
У меня очень болит голова, очень.
– Я пойду, – говорю я. – Мне надо сына искать.
– Какого сына? – говорит она. – Нету никакого сына!
Я поняла, что они все между собою связаны: и Нюра, и Феликс, и эти старухи. А те, которые были за меня, те ушли. Все они там, где Платонов, здесь никого.
Антонина быстро переглянулась со старухой.
– Иди на кухню, – вздохнула она. – Чаю выпей…
Я пошла за ней в кухню, потому что почувствовала, что до дому после такой ночи не доеду. Она налила мне крепкого чаю, достала из хлебницы сдобную булочку – голубь с изюминками вместо глаз, – намазала маслом, и тут кто-то позвонил в дверь.
– Димуля! – Она вся вспыхнула и быстро вытерла полотенцем крем с лица. – Что это он так рано!
В кухню вошел такой высокий парень, что у меня заболели глаза, когда я подняла их наверх, чтобы увидеть, где кончается его голова. Он был очень худой, с длинными, почти до самых плеч, светлыми волосами, перехваченными кожаной полоской поперек лба. Я уже давно заметила, что есть лица, которые по своему строению напоминают черепа умерших. Что-то такое в костях лба, в провале рта… У этого парня было именно такое лицо. Он поздоровался, пододвинул табуретку к столу, сел – стал немного ниже – и уставился на меня.
– Кто такая? – спросил он.
Антонина пожала плечами, а бабка, торопливо евшая варенье из блюдечка, махнула рукой:
– Да мы сами не знаем! Пришла вчера в больницу, сына своего ищет.
– Где ваш сын? – спросил меня гость.
– Ну, – сказала я, улыбаясь. – Я же у вас не спрашиваю, где ваша мама.
– Умерла, – отвечает он спокойно и глаз не отводит.
Ах, как голова болит! Все сильнее, сильнее. Что же это такое!
– Женщина, – говорит между тем бульдожка. – Вы лучше ему откройтесь. Он – целитель.
А сама садится к нему вплотную и смотрит на него влюбленным взглядом.
– Да я и так все вижу, – произносит он. – И так все ясно.
– Не дается, – вздыхает бульдожка и – вижу – раздвигает колени под халатом. – Я уж, ты знаешь, к себе даже позвала, говорю: перебирайся, а то пропадешь! Не хочет!
– Ну, что делать, – говорит он. – Насильно мил не будешь.
– Вы что, – спрашиваю, – врач?
– Я лучше, – говорит он. – Лечу телесным электричеством.
Я ничего не ответила, даже не удивилась.
– Вот вы, – продолжает он, – очень одиноко живете… Ваше тело выпало из общего тепла. Так случается при одиночестве.
– Да какое одиночество! – смеюсь я. – У меня дочь дома! Зять вашего возраста! Собака! Муж был совсем недавно! Месяца полтора как сплыл! Какое там одиночество!
Бабка доела варенье и встала, вытирая губы носовым платком.
– Ну, Тоня, у тебя хорошо, а домой пора. Вечером Машу привезут, надо сготовить, прибрать надо.
Вижу: Тоня ей показывает глазами на меня, забирай, мол. Но я и сама поднялась.
– Спасибо, – говорю я весело, – хоть вы и не та, которая мне нужна, однако доброе слово, как известно, и от кошки, и от мышки, и даже от крокодила приятно. Так что будьте здоровы, всего вам самого…
Димуля вдруг тоже вскочил:
– Вы где живете? Я вас провожу.
Бульдожка так и вскинулась:
– Как провожу? А что же я?
«Господи, – думаю, – да ведь он тебе в сыновья годится! Ты посмотри на себя в зеркало! Что этому парню двадцатилетнему с тобой, старой бабой, делать?»
А она, бедная, забыв про стыд, надвигается на него своей капроновой грудью и шепчет:
– Я с тобой поеду. Или лучше – знаешь что? – оставайся! Они и так доберутся!
– Нет. – Он нахмурился, но отодвинул ее резко и решительно. – Сказал – нет, и хватит!
Она заплакала, как припадочная, навзрыд, затряслась. А у меня так болит голова, что еще немного – и я упаду!
– Я тебе, Тоня, вчера сказал, что жить мы с тобой больше не будем. – Он нахмурился. – Сказал ведь?
– Димочка! – простонала она и опустилась на стул, словно ноги ее не держали. – Да что же я тебе плохого сделала, любонька моя!
– «Любонька»! – передразнил он. – Ты когда со мной, пьяным, в койку ложилась, ты соображала, что я тебе во внуки гожусь? Любонька!
– Так ведь… – залепетала она, – ты ж моя сыночка, ты солнышко моя… Другого-то я не нажила…
Он промолчал. Бабка сидела – настороженная, поджатая, доскребывала из банки остатки варенья.
Антонина продолжала плакать.
– Держите, – не обращая на нее внимания, сказал мне Дима и протянул бумажку с телефоном. – Захотите позвонить, звоните, не стесняйтесь. Я вам главного не сказал: мы ведь моделируем людей. Вас как зовут?
– Наталья, – усмехнулась я.
– А отчество?
– Николаевна.
– Так, – сказал он, – так, Наталья Николаевна, я вас могу привести к полной гармонии по формуле «тело – дух – душа», хотите?
– Что? – ахнула я. – А какая же разница между душой и духом?
Он даже крякнул от досады:
– А какая разница между дьяволом и чертом? А между чертом и сатаной? Тоже не знаете?
Тут я не выдержала.
– Слушайте, – говорю, – я в Бога верю. – А сама пытаюсь вспомнить: верю ли я? – При чем здесь сатана?
– Во! – кричит Димуля. – В самую точку попали! В самую, Наталья Николавна, точку! А с Господом Богом кто, по-вашему, борется? Он-то и борется, имени не называю, он и борется! За вашу, между прочим, бессмертную душу он-то и борется!
Меня опять затошнило.
– Молодой человек, – говорю я, – не надо меня моделировать. Что вы все, как сговорились, – моделировать, клонировать…
Он неистово замотал головой:
– Время подходит, Наталья Николаевна, время! Спасаться надо! Мы вывели формулу Бога. Дайте мне сюда хоть папу римского, хоть патриарха Алексия, и я ее им докажу. Как дважды два! Что такое душа, вы спрашиваете? А знаете, сколько миллиардеров велели себя заморозить после смерти?
– Заморозить?
Антонина громко, как вишневые косточки, сглатывала слезы. Старуха копошилась в сумке. Нужно было встать и уйти. Как я попала к этим мутным людям, зачем они мне? Куда я вообще попала, где я и что со мной?
– Заморозить! – вскричал он. – А потом разморозить! Тело тленное вернуть к жизни! Только ничего из этого не получится! Ничего! – Он погрозил пальцем. – Ничего! Потому что душа-то где? Нету ее! Улетела!
– Можно я полежу? – спросила я. – Полчаса полежу и уйду. Будь добра, Тоня.
– Иди ложись, – Антонина махнула рукой, – там плед есть, укройся.
Я пошла в комнату, рухнула на кровать, завернулась в вытертый плед. Комната, отраженная в зеркале, плыла прямо по моим глазам, царапая их ножками стульев. Почему-то мне показалось, что за окном пошел снег, засверкали новогодние искры…
