С палубы сдергивают брезент, и показывается рыба, со всех сторон обложенная льдом. У нее зеленая в желтую крапинку спина и молочно-белое брюхо. В круглых глазах чудовища отражаются проплывающие облака, огромная губа пробита бесчисленным множеством крючьев, края плавников напоминают лезвие пилы… Но самое главное — это поистине колоссальные размеры трофея. Толпа оглушительно ревет.
И вот уже начинается битье бутылок. Из-за шума и ора невозможно разобрать ни единого слова. Ледяные глыбы осторожно отодвигают, и под рыбу заводят канат с привязанным к нему гарпуном. Да-а, ничего себе рыбка — будет побольше кита! Любопытно было бы взглянуть на все это с высоты птичьего полета.
Толпа походила бы оттуда на скопище червей, кишащих в гнилых фруктах; или на поля сахарного тростника; а может быть, на косяк сардин; или же на гигантский муравейник; на высохшее русло реки, усеянное разноцветной галькой… Или нет, больше всего это напоминало бы рисунки, линии и точечки, что возникают, если плотно зажмурить глаза. Одной из таких точечек оказался бы вон тот беззубый алкаш в кепке или этот бывший летчик с ампутированными руками, что жует резинку и смотрит на свою дочь, которая держит его за пустые рукава… Вот женщина с длинными пальцами на ногах кричит, что у нее сбили совсем новую шляпу; а вот доктор вкладывает тампон в рот своему пациенту и одновременно чокается с коллегой; вот буйнопомешанный прыгает на одной ноге; какой-то заботливый сын тащит свою престарелую мать на закорках, из-под повязки на ее глазах капает гной; эксгибиционист трясет своим достоинством; вот мелькнула тощая как скелет женщина; старик на деревянной ноге; захлебывающийся слезами младенец…
Неожиданно все эти микроскопические точечки испускают ужасающий крик, и на их губах показывается белая пена.
Дети и старухи мочатся под себя, эксгибиционист потихоньку прижимается своей отвратительной плотью к девушке в красном платье… Никто вокруг не замечает этого, все взгляды устремлены только на гигантскую рыбу, которую медленно поднимают с палубы.
Она плывет над толпой в сером свинцовом небе. Ее размеры ужасают, на какую-то долю секунды воцаряется гробовая тишина. Всеобщее возбуждение, крики, свист и смех отражаются от стен консервного завода и торговых павильонов и оглушают неистовствующую публику.
Рыбину осторожно опускают на бетонный причал. Жена молодого гвардейца вдруг испускает истошный крик: в то время, пока она смотрит на эту огромную, липкую, осклизлую тушу, перед глазами у нее стоят те двое из цирка… Обнаженные мужчины с кривыми ножами ждут, пока рыбу освободят от тросов и веревок; после сумасшедших танцев пот льет с них в три ручья. Впрочем, от страшной жары вспотели не одни танцоры.
Каждая светящаяся точечка истекает потом…
На женщину волнами накатывает озноб: у нее такое впечатление, будто на затылке еще осталась слюна того пьяного мерзавца. Несмотря на то что она тщательнейшим образом умылась, мурашки возникают именно в этом месте. Женщина кричит так, словно криком хочет прогнать гнусное опущение… Наконец рыбина глухо шлепается на причал и распластывается на нем во всю свою длину. Полуголые люди бросаются к ней (пот сверкает на них крупными жемчужинами) и вонзают свои ножи ей в спину (рыбья спина напоминает крышу, покрытую зеленоватым толем) и в белое брюхо, похожее на мокрое сукно. При виде брызжущей крови толпа возбуждается еще больше. Она сминает полицейских, пытающихся помешать ее безумному движению, и подступает вплотную к туше.
Молодой человек давно оставил мысль идти на станцию. Подталкиваемые напирающими сзади, люди могут двигаться только вперед, спотыкаясь и падая. Гвардеец видит лицо своей жены, которое на мгновение мелькнуло в толпе, и окончательно теряет ее из виду. Звуки, издаваемые шевелящейся массой людей, напоминают ему шум в душевой кабине… Рыбе вспарывают брюхо.
Мужчины потрясают ножами, измазанными кровью и жиром. В ярко-красных лужах плавают перья от праздничных костюмов. Разбушевавшаяся толпа ногами давит вывалившиеся наружу рыбьи потроха и размазывает кровяные сгустки по асфальту набережной. Кровь хлещет фонтанами из растерзанной туши и обивает с ног полуголых рабочих. В свалке многие ранят себе ноги остро отточенными ножами, но, даже раненые, не оставляют попыток подобраться поближе к распоротому брюху исполинской рыбы. Женщины ведрами вычерпывают кровь, смешанную с жиром и требухой, и выливают ее прямо на головы обезумевших людей. Больше похожие на дикарей, они выхватывают друг у друга из рук куски рыбьего жира и мяса и тут же втаптывают их в грязь.
Жена гвардейца продолжает орать. Нет, она не сошла с ума, но, опьяненная запахом свежей крови, чем-то похожим на дух разъяренного самца, чувствуя, как течет у нее между ног при каждом шаге, она не может остановиться. Кричат все — молчание здесь равносильно смерти.
Ее муж наклоняется, чтобы подобрать оброненную сыном волшебную палочку, и в тот же момент ощущает сильнейший удар в спину. Не удержавшись, он летит через голову вместе с ребенком. Земля стала скользкой от крови, и ему никак не удается встать на ноги. Рядом падает кто-то еще, руки разъезжаются в красной жиже, а сзади все напирают и напирают… Больше всех резвятся дети — для них побарахтаться в луже крови просто развлечение. Молодому человеку наступают на руку, он слышит, как хрустят фаланги пальцев, и неожиданно представляет своего отца. Несомненно, отец стоит сейчас перед умирающим от неизвестной болезни слоном и что-то говорит ему… Ему есть что сказать этой тяжело дышащей горе.
«Бедный слон! Все-таки жизнь — грустная штука! Все вокруг расплывается и тонет во тьме. Границы вещей размываются, исчезают… Кто любит тебя и кого ты любишь — отныне это не важно… О, могучий слон, и я в таком же положении! Я стал непомерно большим и потерял себя. Все стало зыбким и ненадежным. В одном только уверен: я болен и умираю. До этого было не так, и я видел свет; я знал, что может быть полезным для меня и чему могу быть полезен сам… А теперь я такой же, как ты, — безразличный и вялый. Всему наступает свой срок, наступил он и для тебя, о мой несчастный слон!»
Кто-то вознес к небесам нож с болтающимся на острие комком рыбьих кишок.
Запах крови чувствуется уже в самом городе. Вода в заливе сделалась красной; огромное пятно дрейфует в сторону приморского парка, распугивая одиноких купальщиков.
Перемазавшаяся детвора вприпрыжку несется из порта на площадь, где важные старички уже расписывают подробности разделки рыбы плотникам на деревянной эстраде. Какой-то негодяй запустил куском требухи в оркестр, а одна из обнаженных танцовщиц вдруг потеряла равновесие и грохнулась прямо в кусты. Трое священников в расшитых золотом ризах втягивают ноздрями воздух и благодарят богов за их неизъяснимую милость. Лев в своей клетке оторвался от куска китового мяса, вскочил на все четыре лапы и грозно зарычал. Где-то далеко, на свалке, среди разлагающихся отбросов, почуяв смерть, завыли собаки, испугав малолетних собирателей персиков.
В парке тревожно заворковали голуби и зашумели крыльями в темноте своих голубятен.
С колокольни в небо взмыли стаи птиц. Им хочется поскорее пробить пелену серых облаков, улететь из этого страшного города, напоенного запахом крови. Они рвут своими крыльями затхлый воздух: туда, скорей туда, где свет и свежесть! — и вот, пролетев над заводскими трубами, они уже парят над гаванью, строятся в клин и уходят к горизонту..
Они летят низко над водой, но не видят своего отражения: море покрылось рябью и на гребнях волн пузырится пена. В мгновение ока черные кричащие точечки растворяются в туманной дымке.
Вскоре облака становятся тоньше, и вот наконец птицы видят первый луч солнца…
— Знаешь, а у меня тоже была птичка…
Теперь Фуини напоминает мне бронзовую фигуру, покрытую утренней росой.
— …совершенно ручная, она садилась мне на плечо и все такое… Однажды я тяжело заболела и даже в школу не могла ходить. Я целую вечность провалялась в постели, и тогда папа принес эту птичку, чтобы мне не было так одиноко. Мы аж спали с ней вместе, вот!
Солнце постепенно склоняется к западу, и тени становятся длиннее. Тень от зонтика, например, уже достает до утла стола. Из пепельницы поднимается тоненькая струйка дыма. Фуини курит легкие длинные сигареты, и их мундштуки испачканы красной помадой. Пепельница полна солнечных зайчиков, помада скоро тускнеет.
— Да-да, мы спали с ней вдвоем, под одеялом! Правда ведь очень мило?
