расхохотались.
— Я думала, что у меня язык лопнет! — сказала девица, приподнимаясь. — Хаси, любовь моя, сдается мне, что ты им-по-тент.
— Вы что, подглядывали за нами? — спросил Хаси.
Оба, не переставая скалиться, кивнули. Хаси бросился на них, но Тору перехватил его руку и отшвырнул Хаси на кровать.
— Спокойно, Хаси! Сейчас мы покажем тебе, как это делается, — сказал он, в то время как Мацуяма поставил девушку на четвереньки и расстегнул ширинку. Пряжка на его ремне позвякивала в ритме движения бедер. — Знаешь, — продолжал Гору, — Симода прав. Когда геи продают свою задницу, они прекрасно понимают, что продают срам. А когда это делают девки, им все равно: для них это такой же орган, как рот или нос. А потом могут даже настучать в полицию.
Подмигнув Хаси, Тору подошел к девушке и носком ботинка из змеиной кожи пнул ее в покрытое потом бедро.
— Хаси, детка, ты ведь сирота, — засмеялся он. — Ты не знал матери, и теперь все, что тебе нужно от женщины, это отвислая сиська, к которой бы ты присосался — «мам-мам- мам-мам».
Хаси смертельно побледнел, схватил с ночного столика пепельницу и швырнул ее изо всех сил, но Тору увернулся, и пепельница вдребезги разбилась о стену.
— Заткнись! — закричал Хаси, продолжая наступать.
На этот раз Тору не стал уворачиваться, и Хаси, который был гораздо меньше его ростом, несколько раз ударил его в грудь. Тору продолжал смеяться. Мацуяма, завершив к тому времени свое дело с девушкой, оттащил Хаси.
— Ты — сирота, педик и шлюха, — сказал Тору вполне серьезно. — Возможно, сегодня ты великий певец, но совсем недавно был сиротой, педиком и шлюхой и никак не можешь этого забыть. А самое главное — и не должен забывать. Нам, старикам, это известно, потому что мы долгие годы валялись и этом дерьме. И совершенно неважно, можешь ты трахаться с этой свиньей или нет…
— Почему со свиньей? — пробормотала девица, едва ворочая языком.
— Потому! — заорал Тору, пнув ее сильней прежнего. — Хаси, ты даже не представляешь, сколько вокруг тебя жоп, готовых подставиться, стоит только чуть-чуть позолотить ручку. Но они тут же забывают, откуда явились, и воображают, будто родились в лимузине. Мы не хотим, чтобы это произошло и с тобой, ты понял? Неважно, какая у тебя сейчас жратва, какие хоромы, неважно, кто сегодня лижет твою задницу, главное, не забывай: ты — сирота, педик и шлюха. Мы бы никогда тебе этого не сказали, но сейчас мы все за тебя. У нас классная группа, нечасто получается так сыграться, верно, Мацуяма? Никогда этого не забывай: ты — сирота, педик и шлюха!
Хаси хотел возразить, что это неправда, то есть неправда насчет него и пожилых женщин. Он не знал, как объяснить им, что в их мягких телах было что-то успокаивающее, напоминающее ему о той убаюкивающей комнате. Он хотел, чтобы они поняли, что это никак не связано с тем, что он сирота, и даже с тем, что он проститутка. Все дело в звуке, в том самом звуке, который они с Кику слышали много лет назад в резиновой комнате. Хаси начал петь, чтобы отыскать этот звук, песни стали для него способом к нему приблизиться. Но услышать его можно было только в той мягкой резиновой комнате — в комнате, образованной голым телом женщины, внутренней поверхностью ее полных бедер, в комнате со стенами, полом и мебелью, в комнате, мягко сокращающейся и расширяющейся, пульсирующей и дышащей, в комнате, бесконечно поглощающей… Только там и можно было услышать этот звук.
Из окна его номера был виден весь город, па противоположной стороне улицы заметны были следы банкета: ледяные птицы превратились в бесформенные кучи, а на одном из столов спал тот самый худощавый парень, причем совершенно голый. Хаси смотрел в окно. Начало моросить, вокруг фонарей засверкали серебряные иголочки, но за толстыми стеклами он ничего не слышал и не чувствовал. Он вспомнил, как в школе смотрел в окно, когда Кику прыгал с шестом. Вдруг ему показалось, что пахнет чем-то очень знакомым. Он закрыл глаза, порылся в памяти, вспомнил и усмехнулся: конечно же, запах талька. После удачного прыжка Кику обычно улыбался и махал ему рукой. «Это мой брат», — говорил он одноклассникам, указывая на Хаси. Далекий шахтерский островок и море поплыли за окном, и вдруг голый парень на той стороне присел и издал беззвучный крик. Хаси вздрогнул. Его лицо было прижато к стеклу, а взгляд устремлен на тело молодого человека. Ему показалось, что все стало прозрачным, взаимозаменимым. Голое тело, огни ночного города, море, островок его памяти… — все слилось, и на какое-то мгновение он перестал понимать, где находится. Лицо его стало проваливаться между этими смутными образами, он начал падать. Он не мог дышать. Невероятно толстое, покрытое каплями дождя оконное стекло не давало доступа воздуху, закрывало от него все. Он изо всех сил ударил по нему. Без результата. И тогда Хаси заметил, что парень на той стороне улицы, жуя оставшийся с банкета кусок хлеба, машет ему своим огромным золотистым дилдо. Вот и все, что тебе надо, казалось, говорил он. У тебя все получится.
ГЛАВА 26
У Кику на рукаве тюремной робы появилась серебряная нашивка. Он, Яманэ, Накакура и Хаяси поступили в морское учебное подразделение и были переведены в другой тюремный блок. В день переезда у Яманэ с самого утра жутко болела голова, он покрылся гусиной кожей и холодным потом.
— Это все проклятая пластина в моей башке, — говорил он друзьям. — Наверно, распаялась. Если я потеряю сознание или начнутся судороги, не говорите со мной, не трогайте. На пластине есть пара таких точек, что, если до них дотронешься, я уже ни за что не отвечаю.
— Ты имеешь в виду, что это убьет тебя? — спросил Кику.
— Нет, я имею в виду другое, — ответил Яманэ с блаженной улыбкой. — Скорее это убьет вас.
В новой камере они, как полагается, должны были выразить почтение к ее старожилам. Но Яманэ испытывал такую боль, что не в силах был говорить. Его била дрожь, и он, скрючившись, сидел в углу. Кику с приятелями попробовали было объяснить, что Яманэ сильно простужен, но местные авторитеты восприняли это как оскорбление.
— Этот ублюдок не знает, как себя вести, — сказал кто-то.
Чтобы отвлечь внимание от Яманэ, Накакура предложил сделать кому-нибудь из них массаж. Но как только он начал растирать плечи одному из них, тот громко фыркнул:
— Малыш, тебе надо помыться!
— Да, господин, я знаю, господин. Всякий раз, когда меня прошибает пот… — начал объяснять Накакура, но осекся.
— Воняет, как шлюха в горячке, — сказал другой заключенный. — Кинда тебя возбуждает!
Накакура изменился в лице. Позже он объяснил Кику, что эта реплика заставила его вспомнить о матери: «Летом ее запах доносился даже из соседней комнаты. В общем, к этому привыкаешь, но по запаху всегда можно было определить, что она только что переспала с мужчиной».
Пока же Накакура продолжал разминать заключенному спину. В какой-то момент он послал Кику и Хаяси легкую улыбку и сделал вид, будто хочет свернуть тому шею. Это был всего лишь жест, шутка, но стоявший позади него парень заметил его и разразился бранью:
— Эй, козлы, что вы себе позволяете! Новенькие должны вести себя как положено, а вы издеваться вздумали, засранцы! — завопил он и с силой пнул Накакура.
— Пожалуйста, потише! — бормотал Накакура, корчась в углу от боли. — Пожалуйста…
Сколько Накакура ни пытался извиняться, старожилы камеры продолжали распаляться все больше и больше, и наконец один из них ударил его по лицу и при этом случайно задел Яманэ.
— Прекратите… — прошипел Яманэ и тут же вскочил на ноги, издал пронзительный вопль и пробил кулаком ближайшую стенку — не менее пяти сантиметров толщиной. — Не надо кричать, прошу вас! — прорычал он.
Все присутствовавшие в камере стояли с отвисшими челюстями. Парень, затеявший минуту
назад всю эту разборку, побледнел и тихо сел на место. Яманэ опять скрючился и обхватил руками голову, пытаясь унять боль.
— Сколько времени надо тренироваться, чтобы стать таким сильным, как ты? — спросил На-какура у Яманэ после того, как выполнил задание на учебной навигационной карте.
— Что значит «сильным, как ты»? — спросил Яманэ, задумавшись над своим заданием. Занятия в классе — все эти карты, компасы и тому подобное — были его слабым местом. Мощный торс и могучие руки Яманэ становились беспомощными, когда ему надо было переместить по парте маленькую линейку.
— Надеюсь, ты понял, что я имею в виду: достаточно сильным для того, чтобы прошибить кулаком стену. Сколько? Пять лет? Больше?
— Да ну! Любой так может! Чтобы прошибить стену, тренироваться вообще не нужно.
— Не скромничай, парень! — засмеялся На-какура.
— Я и не скромничаю. Совершенно серьезен. Нужно просто взять в руку молоток.
— Молоток? Не уверен, что смогу пробить стену даже молотком. А ты как думаешь, Кику? — Кику сидел за соседней партой и считывал показания компаса. — По-моему, молоток тут не поможет.
— Не вижу никакой связи между молотком и тренировкой, — сказал Кику. — А ты, Яманэ?
Яманэ пытался в этот момент определить точку пересечения двух линий: от воображаемого маяка к вершине воображаемой горы и от воображаемого буя к воображаемой гавани.
— Подожди немного, — сказал он Накакура и принялся неторопливо сверять долготу и широту с цифрами, которые перед этим вычислил Кику. Кажется, они совпали: Яманэ радостно потер пальцы и повернулся, чтобы ответить:
— Суть каратэ не в том, чтобы махать кулаками, — сказал он наконец.
— А в чем же? — спросил Накакура.
— В скорости. Если ты не уверен, что пробьешь стену стальным молотком, зачем тебе стальные кулаки?
