собака, вот я и отдал. — Скинув потертый пиджак и легкое кимоно, Куваяма достал из ящика рубашку и брюки и начал одеваться. — Ты посиди тут минутку. Я схожу куплю кое-что и скоро вернусь.
Сказав это, он скрылся за дверью. Хаси взгляда не мог оторвать от старой одежды. Он вытащил из ящика несколько вещей: оставшиеся в его памяти костюмчики — рубашечки и штанишки — всех по два. Чтобы не расстраивать детей, Кадзуё покупала им одинаковую одежду: две летних рубашечки с парусниками, две клетчатых кофты, две пары шорт — одни с большой заплатой сзади, — в этих шортах они были в тот день, когда на них напали собаки.
Услышав голоса за дверью, Хаси вышел в прихожую с детскими шортами в руках. Куваяма в очках сварщика указывал на него пальцем.
— Ну, что я вам говорил? Вот он. Тот самый Хаси, которого вы видели по телевизору. — Его сопровождало с десяток соседей.
— Хаси? Да ты, видно, зазнался! — выкрикнула одна старуха, хозяйка бакалейной лавки. Все засмеялись. Медленно-медленно они стали приближаться: молодой человек, открывший обувной магазин рядом с парикмахерской Кадзуё, кондитер с главной улицы, торговец канцелярскими товарами, таксист и их жены. После того как обувщик пожал руку Хаси, остальные выстроились в очередь за тем же.
— Добро пожаловать домой, Хаси.
— Весь остров гордится тобой!
Куваяма быстро раздал всем чайные чашки и принес из кухни бутылку сакэ.
— Разве не так? — сказал он. — Как ты считаешь? Два брата, а разные, как день и ночь. И именно ты стал гордостью нашего острова. Когда мы читаем восторженные отзывы о тебе в журналах, мам кажется, будто пишут про нас.
Все, за исключением таксиста, принялись за сакэ. Хотя за окном все было залито солнечным светом, закрытые ставни и включенное электричество создавали ощущение, что уже наступила ночь.
— Ты видел Кику? — тихо спросила старая бакалейщица. Хаси кивнул. — Говорят, он в тюрьме, — продолжала она. — Лучше бы занимался спортом, вот что я скажу.
Хотя за темными очками не было видно, в какую сторону смотрит Куваяма, он, казалось, прислушивался к ее словам:
— Пожалуйста, ни слова о Кику. Кику не принес нам ничего, кроме позора. Ничего, кроме позора! — простонал он и одним глотком опустошил чашку.
В комнате воцарилась тишина, прерываемая лишь кашлем Куваяма. Гости переглядывались. Наконец, пытаясь как-то разрядить обстановку, заговорил обувщик.
— Хаси… Если это не будет слишком нагло О моей стороны… Просить такого профессионала в таком месте… Хаси, ты не мог бы спеть что-нибудь для нас?
Гости вглядывались в лицо Хаси, ожидая его реакции, а потом обернулись к Куваяма в надежде прочесть выражение его прикрытого очкамилица.
— Уверен, что Кадзуё была бы рада послушать, как поет Хаси, — сказал торговец канцелярскими принадлежностями.
Хаси тоже взглянул на Куваяма. Тот совсем осунулся, щеки его ввалились, грудь казалась костлявой, словом, весь как-то усох. Волос на его голове осталось совсем ничего, а руки и шею покрывали пятна и набухшие вены. «Похож на жука, — подумал Хаси. — Очки уже есть. Осталось прицепить усики и крылья, покрыть чешуей, и он тут же полетит на ближайшую лампочку».
— Ив самом деле, Хаси, почему бы тебе ни спеть? — сказал наконец Куваяма и на миг сдвинул очки, чтобы промокнуть глаза — то ли от слез, то ли от пота. — Почему бы тебе не спеть для Кадзуё? Представь себе, как она была бы счастлива услышать тебя.
Остальные поддержали его и зааплодировали.
— Извините меня, но я устал, — сказал, оглядывая всех, Хаси. — И кроме того, у меня нет настроения.
Пока он говорил, Куваяма поддакивал каждому его слову:
— Конечно, сынок, конечно. Уверен, что твоя мать счастлива уже оттого, что ты снова дома. И мы все счастливы. Не надо петь, если не хочешь. — Гости согласно закивали, а Куваяма опять погрузился в молчание.
Хаси ненадолго их оставил и вышел в гостиную. Открыв ящик стола, он начал перерывать его в поисках чего-то. Пока он отсутствовал, старая бакалейщица поднялась, чтобы уйти, другие последовали ее примеру. Через несколько минут остался только молодой владелец обувного магазина. Судя по его лицу он не знал, что ему делать: оставаться или уходить.
— Ох, — начал он, когда вернулся Хаси с магнитофонными кассетами в руке. — Простите, что попросил вас спеть. Надеюсь, не слишком вас этим раздосадовал.
— Все в порядке. Как я уже сказал, я сильно устал и к тому же не в настроении.
Немного успокоившись, молодой человек поклонился Куваяма и поспешил к двери и открывающемуся за ней яркому миру.
— Невероятное место! — сказал Хаси, обращаясь к Куваяма, который смотрел, как он складывает в сумку кассеты. — С тех пор как я уехал, здесь ничто не изменилось. И в ящиках все на месте! —
Куваяма налил себе сакэ и осушил чашку.
— Я не из тех, кто роется в чужих шкафах, — сказал он. — Останешься ночевать?
— Нет, мне нужно вернуться.
— Жаль… А как Токио? Тебе там нравится?
— Не очень. Честно говоря, я приехал повидаться с Милки. Но если уж не получилось, не хочу опоздать на последний паром.
Ничего на это не ответив, Куваяма поплелся за Хаси к двери. Тот уже начал обуваться, как вдруг Куваяма сказал:
— Наверное, я был никудышным отцом.
— С чего ты это взял? — рассмеялся Хаси, оглядываясь через плечо. Куваяма протирал глаза.
— Я… я имею в виду, что у тебя было слишком много замыслов…
Он помахал Хаси вслед. «Что у него там, за стеклами очков?» — подумал Хаси. Рука Куваяма казалась очень слабой. Так махал бы лапкой жучок с оторванными усиками и крылышками, корчась и темной щели.
— Не падай духом! — крикнул ему Куваяма. — Бывай!
Спускаясь с холма, Хаси решил непременно послать ему пару солнечных очков, а то от этих глаза заболят еще больше. Он вышел на шоссе и пошел по нему, отыскивая тропинку, ведущую к соляному заводу. Ориентиром было здание с красной черепичной крышей: развалины склада, где некогда хранилась взрывчатка для шахт. Сразу за ним начиналась узкая красноватая дорожка, спускавшаяся прямо к морю. На полпути вниз находились большой свинарник и свалка, на которую свозили известь, отходы солеварения. Известь просачивалась в болотистую местность, пересеченную рядами шахтерских хижин. Кто-то окружил часть болота, побелевшую от растворившейся в ней извести, колючей проволокой. Кику с Хаси однажды попытались пролезть под ней. Хотели посмотреть, что стало с жившими в болоте лягушками. Хаси утверждал, что в такой мутной воде все лягушки подохли. Как считал Кику, лягушки подохли, но при этом успели побелеть от известки, и теперь их можно продавать как раритет. В конце концов они так и не попали за ограждение, и, конечно, не из-за надписи «Вход воспрещен», а из-за царящей там омерзительной вони. Дети решили, что в такой зловонной жиже не смогли бы выжить ни лягушки, ни рыбы, ни какое-либо иное живое существо. А если даже что-то живое здесь осталось, решил Хаси, я не желаю на это смотреть. И хотя солнце стояло прямо над головой, насыщенная известью вода не отражала лучи, а ловила их и топила в глубинах болота.
Соляной завод находился дальше, у кромки воды. Он был построен в то лето, когда Хаси поступил в третий класс школы средней ступени. Хаси хорошо помнил церемонию его открытия. Был фейерверк, и раздавали красно-белое рисовое печенье. А вечером того же дня погиб Гадзэру. Врезался на мотоцикле в скалу. Хаси и Кику бегали смотреть, как догорает мотоцикл. Бензин пролился на камни, лежавшие у самых волн, и бледное пламя дрожало в бурунах. В тот вечер Кику был так мрачен, что не мог даже откусить кусочек рисового печенья.
Хаси остановился у ворот и спросил, где сторож и его собака, но ему ответили, что те раньше шести не появляются. Слоняясь по территории завода, Хаси вышел на берег. Было время отлива. Хаси пошел вдоль влажных камней и наткнулся на пожилую женщину, собиравшую водоросли. Он взглянул на нее, и по его телу пробежала дрожь: женщина была очень похожа на ту старую нищенку, которая, как представлялось ему в его фантазиях, оставила его в камере хранения. На женщине были закатанные до колен мужские штаны, в руках она держала бамбуковый шест, с его помощью она подцепляла водоросли. Ее тонкое серое кимоно было разложено на камнях повыше. Хаси решил, что она из тех, кто живет в маленьких лодках, издавна привязанных к берегу на другой стороне острова. Он часто встречал этих «лодочных жителей» н юности, у всех были такие кимоно.
Когда он подошел к ней и поздоровался, пожилая женщина фыркнула, бросила шест и кинулась к кимоно, чтобы прикрыться. Шест соскользнул с камня в воду, но Хаси успел поймать его и протянул ей. С конца шеста свисали водоросли, они блестели и переливались всеми цветами радуги. Причиной тому, скорее всего, была стекающая из заводских труб нефть.
— Ты из Токио? — спросила она.
— Как вы догадались?
— Просто так показалось, — рассмеялась она и вернулась к своему занятию.
— Вы знаете, я… — крикнул он. — Я псих! У меня бред сумасшедшего!
Пожилая женщина повернулась и пристально посмотрела на него.
— Настоящие сумасшедшие не говорят об этом первому встречному, — сказала она.
Хаси нашел сухое место среди камней и улегся.
— Я сошел с ума! У меня голова отделилась от тела!
Женщина подошла ближе и глянула ему в глаза:
— А ты случайно не проглотил муху?
— Что? — удивился Хаси.
— Мой зять когда-то вел себя точно так же, как ты.
— Он сошел с ума?
— Да. Обычно он говорил: «Я проглотил муху». — Она рассказала, что одна из десяти тысяч мух имеет человеческое лицо. Этих мух с человеческим лицом привлекает запах голосовых
