Тосканелли нервно ерошил свои седеющие, но непокорно падающие на лоб кудри.
– Я еще никогда не покидал Флоренции.
– Выходит, все это только сказки?
– Сказки? Эх, дитя ты, дитя! Это – правда. Чистая правда. Пускай я пи разу в жизни не бывал за стенами Флоренции, но разве ты не знаешь, что Флоренция – центр мира? Что сюда прибывают люди с разных концов света? А раз уж они тут, то рано или поздно меня разыщут, ибо ни у кого больше нет такой точной карты, по которой каждое мыслящее существо сможет ориентироваться, как в своей квартире. Вот приходят и рассказывают. Не один путешественник побывал у меня. Были персы и индусы, турки и англичане. Говорил я с моряком-португальцем и купцом из Московии. Порой приходилось изъясняться только знаками. Один посетитель – бродячий арабский ученый – целую неделю пробыл у меня, и, должен сказать, мы отлично друг друга разумели. Посмотри: это платок того аравитянина, а вон там – китайский ларчик, а это горшок, в котором цветет роза, – венгерский, да, да, хочешь верь, хочешь нет.
Морское дно и венгерский цветочный горшок, африканский ветер и окаменевшая много тысячелетий назад рыба витали в речи доктора, откладываясь в голове Леонардо сначала сумбурно, потом приобретая все более стройную систему. Много чего узнал Леонардо в стенах маленького флорентийского домика о мире, о давно минувших временах, о силе природы – и все это так, между прочим, за разглядыванием кусочков камней или скелетов животных.
Иногда Леонардо уходил глубоко взволнованный, но неизменно с ощущением, что он еще ближе подобрался к тому, главному, называемому мессером Паоло смыслом жизни. Когда же Леонардо, не довольствуясь услышанным, хотел сразу вникнуть в «смысл жизни» доктор говорил:
– Смысл жизни – это все! – И, закрыв глаза, он простирал руки.
На этот раз Леонардо пришел в дом доктора потрясенный, полный возмущения. Служанка пропустила его в кабинет. Здесь он застал Тосканелли, склонившегося над раскрытой книгой. Явившийся в день праздника молодой человек, боясь, что он потревожил, оторвал ученого от важных дел, робко приветствовал его.
Тосканелли поднял голову от книги.
– Что это, Нардо, разве ты не пошел на гуляние?
– Я оттуда, – сказал Леонардо и тотчас умолк.
Перед заваленным приборами и книгами столом доктора все, взволновавшее Леонардо перед тем, вдруг показалось таким ничтожным. К чему говорить тут о Сальвиати, о своем отвращении к нему, о событиях той страшной ночи в Лукке? И как объяснить, что заставило его покинуть празднество, отчего звуки флейт и свирелей терзали его слух, в то время, как он очень любит музыку?
Но доктор, как бы уловив последние обрывки его мыслей, поднял глаза.
– Я люблю музыку. В прошлый раз ты сказал мне, что играешь на лютне. Я устал. Возьми вон там инструмент. Сыграй мне что-нибудь.
Леонардо потянулся за лютней. Осторожно перебрал лады. Инструмент оказался в порядке, можно было его не настраивать.
Леонардо взял легкие аккорды. Нежные звуки разнеслись по дому. Сердце игравшего сразу же обласкала умиротворенность. И сладость какой-то неведомой или давно минувшей боля. Нет, эти чувства ни к чему.
Он положил лютню.
– Не могу играть. Доброй ночи!
И тотчас же за ним закрылась дверь.
Ученый внимательным взглядом проводил белокурого молодого человека.
«И чего это я так рано ушел? – спрашивал себя Леонардо. – Ведь сумерки только начинают спускаться».
Навстречу ему по улице с шумом шли веселые люди в масках.
Леонардо свернул в переулок. Он бежал от веселья. И в то же время оно манило его. Он возвратился на площадь Санта-Кроче. Здесь уже развели костер, вокруг которого, держась за руки, притоптывала молодежь.
– Нардо! Где же ты пропадал? – услыхал он робкий, заискивающий голос маленького Лоренцо.
Леонардо даже не обернулся, он увлекся зрелищем кружившегося на фоне огня людского венка. Ему хотелось плакать и ликовать. Как прекрасно все это! Мучительно и прекрасно, хоть трудно совместить эти два понятия.
Чья-то рука мягко опустилась на его плечо. Дружеская ободряющая рука.
Он услышал голос мессера Андреа:
– Работать и размышлять будем завтра, а нынче – карнавал, так ведь, Леонардо?
И с этой минуты в пылающем свете костра, среди вертящихся с визгом людских голов, Леонардо думал только о той девичьей головке, изображение которой он, полагаясь на свою память, начал мысленно воспроизводить.
Часть вторая
ВОССТАВШИЙ АНГЕЛ
Глава первая
Два друга
В стенах Флоренции, где, согласно летописанию, занимались тремястами тридцатью тремя профессиями,
