— Ага, — обрадовался Сенька. — Значит, через полчаса жрать дадут!
— А ты чего, голодный, что ли?
— Да не, — смутился Сенька. — Не голодный… Но все дело какое-то…
— Ерунда это, а не дело, — отрезала девочка. — Тебя как звать?
— Сенькой.
— А меня Глашкой.
— Знакомы будем, — сказал Сенька и лодочкой протянул девочке руку.
Глашка недоуменно подняла темные брови, однако взяла протянутую руку и слабо встряхнула ее. Ладошка у нее была сухая и горячая.
— Ты чего тут?
— Ну-у, так… — Сенька передернул плечами.
— «Ну-у, так» здесь не держат, — без всякого выражения констатировала девочка.
Сенька помялся еще несколько секунд и вдруг неожиданно легко сказал:
— Я — барабашка! — И сам себе удивился несказанно. То, что он не решался открыть никому из друзей, делом проверенных, вдруг взял да вот так, за здорово живешь, выболтал незнакомой девчонке, которую и видит-то первый раз в жизни. А казалось, на куски его режь — не скажет… Чудеса!
— Ага, — совершенно не удивившись, сказала Глашка и задумалась, что-то прикидывая про себя.
— Ну, а ты чего? — сообразил Сенька.
— Я… будущее угадываю, — чуть поколебавшись, сказала Глашка и взглянула Сеньке прямо в глаза. Глаза у нее были желто-зеленые, цвета скошенного сена. Сенька таких никогда не видел и даже не знал, что такие у людей бывают.
— Какое будущее? — переспросил он. — И откуда ты его знаешь?
— Знаю откуда-то. — Глашка пожала плечами.
— А ну, предскажи мне, — потребовал Сенька.
— Сейчас, разлетелся! — усмехнулась девочка. — Подставляй карман, мигом отсыплю…
— А чего тебе, жалко, что ли? — смутился Сенька.
— Да не, не жалко, — потупилась Глашка. — Только я решила никому не говорить. Ты так и знай сразу. Чтоб не приставал.
— А почему ж не говорить? — изумился Сенька.
Глашкин дар, в отличие от его собственного, казался ему безобидным и даже весьма полезным. Он, Сенька, очень не прочь узнать, что с ним дальше будет, да и с Коляном… А кто у матери родится — мальчик или девочка? Мать, ясно дело, девку хочет, а отчим, понятно, пацана… И еще про Машку-красотку: дождется она Коляна или с рыжим Васькой пойдет? Да и мало ли еще что… А Глашка вот знает или может узнать, да сказать не хочет… Неправильно это!
Чего ж не сказать-то? — повторил он. — Людей порадовать…
— Ага, порадовать! Как же! — по-крысиному ощерилась Глашка. — Больно они радуются! И так чуть не убили меня!
— Убили?! — Сенька потрясенно взглянул на девочку. Себя он считал опасным для людей, но что грозило бы ему, откройся все как есть? Ну, отчим выдерет. Мать будет белугой реветь. Ну, из школы погонят. Еще чего? Да и все, пожалуй. А Глашку, за ее-то полезные способности, кто-то хочет убить? Почему?!
— Расскажи! — попросил Сенька. — Коли не очень в тягость, конечно. А то ни черта не понял… Я тоже расскажу, если хочешь…
— Пошли пожрем сперва! — ухмыльнулась уже успокоившаяся Глашка. — Вечер длинный — расскажу.
— Ага, — обрадовался Сенька. — Поболтаем. А то я и думаю — чем бы время убить…
— Мне Зинка все книжки сует, — пожаловалась девочка. — «Читай, — говорит, — Глашка, развивайся». А я не могу. Как открою ее — так в глазах и запестрит, запестрит… Ровно на карусели кружишься…
— Эк как! — удивился Сенька. — Я до читки тоже не охотник, но такого нет…
— Хорошо тебе! — вздохнула Глашка. — Пошли, кормушку покажу!
На ужин была котлета с вермишелью и чай с булкой и маслом. Глашка съела только масло и хлеб, а все остальное отдала Сеньке. Сенька сначала застеснялся, а потом съел.
— А ты чего? — спросил все же Глашку.
— А я никогда жрать не хочу, — равнодушно ответила девочка и добавила рассудительно: — Ты ж мужик, тебе силу копить надо…
Сенька мигом вырос в собственных глазах и огляделся кругом.
Кроме них, в столовой, выкрашенной грязно-желтой краской, сидело за столиками еще человек восемь-десять. Никто, кроме Глашки с Сенькой, не разговаривал.
— Не пялься так-то! — посоветовала девочка.
— А чего? — шепотом спросил Сенька, опуская глаза.
— Потом, потом. — Глашка помахала в воздухе растопыренной пятерней, залпом допила жидкий чай и поднялась из-за стола.
Сенька, на ходу дожевывая булку, пошел за ней. «В чужой зоне — свои законы, — вспомнил слова Коляна. — Понимать надо. И уважать». Нарушать чужие законы Сенька не собирался. Хотя это теперь и его «зона».
— Поживем — увидим, — пробормотал он себе под нос.
У Сенькиной двери Глашка остановилась, ткнула пальцем в стекло.
— Ты — здесь?
— Ага, — кивнул Сенька.
— Значит, Вальтер не вернется… — вздохнула Глашка и добавила: — Ты иди к себе. Я к тебе сама приду… потом… Иди…
Сенька неохотно повиновался. Делать в палате было абсолютно нечего, да и Глашка раскомандовалась… Осадить бы ее… «Ну ничего, — опять утешил себя Сенька. — Вот разберусь, что к чему, тогда… И кто это — Вальтер? И куда это он, интересно, делся?»
Глашка протиснулась в дверь боком и настолько бесшумно, что Сенька, глазевший в окно, вздрогнул от испуга, услышав за спиной ее хрипловатый голос:
— Ну чего, попривык маленько?
Оглядев девочку, заметил Сенька, что она переоделась: вместо линялого халатика — темно-зеленое платье с белым кружевным воротником. Густой хвойно-зеленый цвет шел к Глашкиным глазам, и вся она стала похожа на ожившее растение. Сеньке, выросшему в квартале, где все деревья давно погибли от комбинатовских отходов и даже обычная трава вырастала от случая к случаю, смотреть на Глашку было приятно.
— Ну ты садись, что ли! — смущенно пригласил он и указал на табуретку.
— А сюда можно? — Глашка ткнула пальцем в сторону кровати и, не дожидаясь ответа, бухнулась на аккуратно застеленное бледно-голубое покрывало. — Ух ты! А у меня не скрипит! — сообщила она, покачавшись на пружинах.
— Знатно скрипит! — согласился Сенька и замолчал, не зная, что еще сказать. Потом напомнил, потупившись: — Ну, ты обещала рассказать, как будущее-то предсказываешь… Забыла?
— Да не, чего ж забыла! — засмеялась Глашка. Зубы у нее были мелкие, теснились во рту, налезали один на другой, и казалось, что их куда больше, чем человеку положено. — Чего ж я — старушка старая, чтобы так враз забыть?
— Ну? — упрямо набычившись, повторил Сенька и решил про себя, что если Глашка и дальше будет смеяться, то он ее просто выгонит. Еще и по шее наподдаст — Чтоб знала.
Но Глашка уже стала серьезной. Пересела к столу, по-бабьи подперла рукой рябую от веснушек щеку. Подняла к потолку зеленые глаза.
— А так и слушай, коли хочешь, — нараспев начала она, и хрипотца из ее голоса куда-то чудесным образом подевалась. — Мать моя померла, как брата рожала. Брат тоже помер, только опосля. Мне тогда
