— Садись, — сказал я. — Места не купленные.
Маринка молча села на стул и насупилась. Потом начала ковырять что-то на лбу.
— Оставь прыщи в покое, — посоветовал я. — Ешь свою свеклу. От нее цвет лица улучшается.
— Дурак ты, Антонов, — сказала Маринка. — Дурак и уши холодные.
— Возможно, — согласился я и на всякий случай потрогал ухо. Ухо и вправду было ледяным.
— Вон, смотри, сзади сидят Клавдия с географом. И говорят, конечно, о нас, — у Маринки был поразительно острый слух.
Стоя у доски, она легко разбирала подсказки с последней парты. Я прислушался, но ничего, кроме «бу-бу-бу» на два голоса, не услышал. Осторожно оглянулся. Клавдия Николаевна ела такой же салат, как у Маринки. Географ хлебал щи. В этот момент в двери с шумом вбежали малыши, «ашки» или «бэшки» (для них накрывали завтраки на отдельных, сдвинутых по четыре, столах, а родители отдельно платили за дополнительное питание), и я вообще перестал что-либо слышать.
— …Слышал, что Виталика Тараканова собираются исключить. Куда же он пойдет? Говорил и с директором, и с завучем по внеклассной работе. Мне кажется, что они просто подсмеиваются надо мной…
— Вам, безусловно, кажется. Иногда ирония бывает просто защитной реакцией. Тараканов, скорее всего, действительно окажется на улице, потом в криминале. Тогда им займется милиция. Но мы должны, обязаны охранить от него тех ребят, которые могут и хоть сколько-то хотят учиться. Когда ничего другого сделать нельзя…
— Но почему же нельзя?! Клавдия Николаевна! Это же ваш класс, ваши дети, вы знаете их лучше других. Неужели в двенадцать, в тринадцать, пусть даже в четырнадцать лет — все безнадежно? Я не верю!
— И правильно делаете. Как только поверите окончательно, не сможете работать в школе. Кстати, я давно хотела спросить: что вас вообще сюда привело?
— Куда? В школу? Мой отец — геолог-полевик. Я окончил педагогический институт, я… хочу учить детей, открывать для них чудесную планету, на которой мы все вместе живем… Черт! Когда я произношу это вслух, мне кажется, что я говорю чепуху…
— Господи, Сергей Анатольевич! Мне уже страшно подумать, сколько мне лет! У меня двадцать семь лет педагогического стажа! Я вроде бы уже все видела, и вот гадаю: что еще должно произойти в нашей стране, чтобы у нас наконец перевелись идеалисты? Почему вы не пошли по стопам отца? Ну, это — «под крылом самолета о чем-то поет…», «милая моя, солнышко лесное…» — и все такое… Школа пройдется по вам, как асфальтовый каток, и… И вы уже не сможете пользоваться розовыми очками…
— Геологоразведка в нашей стране почти умерла. К тому же мне нравится общаться с людьми, а не только с камнями. Я люблю детей… Ну вот, опять! Клавдия Николаевна! Почему обычные, хорошие слова часто звучат… как-то нелепо…
— Не берите в голову, как говорят современные дети. Оставайтесь таким, какой вы есть, пока хватит сил и желания.
— И все-таки… эти дети… Администрация школы ведет себя так, как будто бы их уже списали со счетов… как брак или я не знаю, что… Но ведь они же остаются детьми! Живыми, чувствующими!
— Послушайте меня внимательно, Сергей Анатольевич! — Клавдия Николаевна напустила на себя серьезный, даже суровый вид. — Администрация делает все от нее зависящее, чтобы этим детям помочь, хотя зачастую им помочь просто невозможно. Школа не может изменить мир, который существует за ее пределами. Какое, по вашему, место уготовано в этом мире Ване Горохову, Паше Зорину, Игорю Овсянникову, Виталию Тараканову?.. Я уж не говорю про особые случаи — Миша Штекман, Юра Мальков, Стеша Пархоменко… Не перебивайте меня! Мы разработали для класса коррекции особые программы, учителя преподают там в условиях, приближенных к боевым (да вы и сами это знаете), мы научили их читать, писать и считать, но поймите, мы не можем изменить их судьбу! А если говорить конкретно про седьмой «Е» класс, то мы вместе с директором под свою ответственность второй год держим и обучаем там ребенка, который вообще не числится ни в каких документах! Если эта ситуация вскроется, неприятностей у всех будет море…
— О чем, о ком вы говорите, Клавдия Николаевна?!
— О Виктории Слуцкой.
— Я думал, что она сестра Мити. Они всегда держатся вместе и, кажется, вместе живут… Но…
— Если бы! Я даже не уверена, что Виктория — это ее настоящее имя. Слуцкий, как вы понимаете, фамилия Мити. Она появилась из ниоткуда полтора года назад и стала ходить на уроки. Никто точно не знает, сколько ей лет. Судя по всему, до появления у нас она едва закончила два-три класса…
— Но как же… А ее семья?.. Кто-то, наверное, ее ищет…
— У Виктории (если, конечно, она действительно Виктория) нет семьи, и ее никто не ищет. Мы проверяли. До знакомства с Митей она вроде бы два года ездила по стране с дальнобойщиками. Где и с кем жила до этого — не говорит. Мы просили ее не приходить, пытались не пускать в школу, узнать что-то через комиссию по делам несовершеннолетних, но Виктория и Митя исчезали оба, а спустя какое-то время опять появлялись на уроках. Собрали специальный полуподпольный педсовет: что делать? Все педагоги подтвердили: Виктория ведет себя на уроках очень хорошо, действительно хочет учиться, положительно влияет на Митю. Решили: пусть будет, как есть. Хотели отправить ее в четвертый класс, но она упорно ходила вместе с Митей в шестой. Сейчас она почти догнала класс, по успеваемости ее вполне можно переводить дальше, но никто не знает, как быть с документами. А по Мите плачет спецшкола, потому что с нормальной программой, даже в классе коррекции, он не справляется… Но все знают, что он туда ни при каких обстоятельствах не пойдет, а Виктория в этом случае просто перестанет учиться и снова выйдет на панель. Вам все еще кажется, что все так просто?
— Но почему?!
— Школа — всего лишь слепок с общества в целом. Неужели вы не видите разделения «на классы» всего нашего мира? Бедные и богатые. Удачливые и неудачники. Умные и глупые…
Учительницы «ашек» и «бэшек» собрали своих накормленных подопечных в два тихо гудящих роя и повели к выходу из столовой. К покинутым столикам тут же осторожно приблизились несколько малышей из «Д» и «Е» классов.
Я отвернулся, но тут же услышал громкий вопрос географа:
— Что они делают?
Наша классная отвечала тихо. Малыши так же тихо доедали «ашный» салат и прятали по карманам почти нетронутые булочки и пирожные.
Младшеклассникам из малообеспеченных семей в нашей школе дают талоны на бесплатные завтраки. Мне, в первом и во втором классе, тоже давали. В третьем я почему-то от этих талонов отказался. Сейчас уже не помню, почему. Наверное, завтраки были совсем невкусными, или дразнил кто-то. Большим бесплатных талонов не дают. Видимо, считается, что, подрастая, детеныши сами могут добыть себе еду. По закону джунглей.
И, конечно, эти бесплатные завтраки ни в какое сравнение не идут с теми, которыми кормят по спецзаказу родителей-спонсоров гимназические классы.
Не знаю, как уж там Клавдия все эти тонкости объясняла географу. Да и неинтересно совсем.
— Антон! — географ стоял, заложив руки в карманы и слегка наклонив голову.
Его коричневые глаза умно поблескивали, и он явно настроился на разговор. Меня замутило, как бывает, когда уже начал что-то есть и вдруг понял, что оно несвежее.
— Антон, ты знаешь, как появилась в вашем классе Виктория?
— Витька? Знаю. Она познакомилась с Митькой, когда сбежала от своего шофера, и они вместе собирали хабарики для бомжей.
— Хабарики?
— Ну да, окурки. Бомжи вытрясают из них табак и набивают новые папиросы. Или так докуривают. Стакан окурков стоил тогда три рубля. Сейчас — не знаю, может, подорожало. Витька с Митькой так зарабатывали и познакомились. Потом… ну, понравились друг другу. Витьке жить было негде, и Митька позвал ее к себе.
— А родители Мити?!
