— Я не слышала от нее ни единого дурного слова о тебе. Наоборот, она расхваливала тебя, называла великим воином, отважным и благородным рыцарем. И постоянно прибавляла, что из тебя получился бы самый ловкий на свете похититель снов. По-моему, она и во сне видела, как вы с ней занимаетесь общим делом. Как ты думаешь, отец, о чем мечтают похитители снов?
— О сне без сновидений, — предположил я. Подумать только — мой ребенок. Эта красавица, эта умница — , а, насколько я мог судить, Оуна отличалась незаурядным умом — моя дочь. Которая приманила меня в свою хижину на краю мироздания. В то самое место, где она родилась…
По словам Оуны, дальний лес, который показался мне суровым и опасным, изобиловал всевозможными диковинками. Моя дочь росла в этом лесу, среди друзей. И лес, и хижина находились под защитой, подобно Танелорну, и тут не страшны были ни оголтелый фанатизм Порядка, ни необузданность Хаоса. В хижине часто бывали гости — приятели матери, странствовавшие между мирами и забегавшие на огонек передохнуть и поведать о своих скитаниях.
Когда девочке исполнилось пятнадцать, они с матерью отправились искать то измерение, где Оуне рассчитывала обрести пристанище, уйдя на покой. Моей дочери это измерение пришлось не по вкусу, и она решила отыскать собственное призвание и пустилась в странствия по мириадам миров мультивселенной. Чтобы придать своим скитаниям некий смысл в глазах окружающих, она всем говорила, что ищет брата. Но единственным альбиносом, про которого ей удалось хоть что-то узнать, был ее отец, грозный и ненавистный Эльрик Мелнибонэйский. Уж с кем, а с ним Оуне встречаться нисколько не хотелось.
Позднее она все же отыскала и других альбиносов. Что-то вроде крохотного племени, следы которого терялись на просторах мироздания. Оуна почему-то верила, что, повидавшись с этими изгоями, она непременно вызнает нечто важное о своем брате. Верила, что тот жив и обосновался в каком-нибудь захолустном мирке наподобие того, который выбрала старшая из женщин в их роду. И не просто обосновался там, а, как говорится, пустил корни, обзавелся семьей и детьми.
С каждым произнесенным Оуной словом я чувствовал себя все старше. Мне не слишком трудно было представить разный ход времени в разных измерениях, однако ощущать себя, человека сравнительно молодого, патриархом, прародителем рода было как-то неуютно. Это ведь громадная ответственность, от которой так и тянет сбежать куда подальше. В сердце снова закралось подозрение: а вдруг все происходящее — хитроумная уловка Порядка, часть грандиозного космического заговора, в котором мне отведена малая роль? Роль разменной пешки в игре богов — в игре, которой боги развлекаются, прогоняя скуку.
Эта мысль воспламенила мой гнев. Если так оно и есть на самом деле, я приложу все усилия, чтобы расстроить их планы.
— Отец, — сказала Оуна, — я заманила тебя сюда не из любопытства. Мне нужна твоя помощь. Я знаю, как тебя обмишулили. И знаю, почему, — она уловила смену моего настроения, — Миггея со своими приспешниками угрожает не только Танелорну, но и нескольким другим мирам, в том числе и тому, где живут твои потомки.
— Мелнибонэйцы по виду, я надеюсь?
— Они очень похожи на последнего императора Мелнибонэ. Мы с ними в союзе, ведь у нас общие враги. И среди них есть тот, кто поможет нам одолеть Порядок.
— Дочка, — сказал я наставительно, — ты, видно, запамятовала, что я лишился своего тела. Превратился в призрака. В привидение, утратившее телесную оболочку. Иными словами, я все равно что умер. Когда бы не твое колдовство и не чары этого места, я бы и ложку со стола поднять не смог. Мое тело покоится в Танелорне, обреченном на гибель; Миггея, Герцогиня Порядка, владеет ныне Черным Клинком и вольна творить все, что ей заблагорассудится. Я потерпел поражение, остался вот с таким носом. Теперь я — сон во сне, не более того. И вокруг нас тоже сон. Бессмысленный, бесполезный сон.
— Что ж, — Оуна принялась собирать тарелки, — что одному снится, другой создает наяву.
— Банально, дочка.
— Зато правда, — Оуна сняла фартук, повесила его на стену и встала подбоченясь посреди комнаты. — Скажи, отец, ты рад видеть меня?
Я не моргнув встретил ее вопросительный, пронзающий насквозь взгляд.
— Да, рад, — ответил я с улыбкой. — Хотя мне, верно, не следует в этом признаваться. Ни один мелнибонэец королевского рода меня бы не понял.
— Хорошо, что я не из вашего королевского рода.
— Ну, если допустить, что я был последним в роду…
— Да уж, — перебила Оуна, — империя Мелнибонэ пала, а кровь сохранилась. Древняя кровь. Сплошные традиции.
— Извини за прямоту, — сказал я, — но ты вроде упоминала, что привела меня сюда не из праздного любопытства. — Почему-то мне постоянно хотелось назвать дочь «госпожой».
— Я могу помочь тебе, отец, — промолвила она. — Могу помочь тебе вернуть меч и даже, быть может, отомстить той, кто похитил у тебя оружие.
Будь на месте Оуны кто-либо другой, я бы наверняка заподозрил ловушку, но своей нежданно обретенной дочери я верил безоговорочно. Наша встреча вполне могла оказаться иллюзией, частью заклинания, наложенного на меня Порядком. Но у Эльрика Мелнибонэйского все равно не было выбора: либо я доверюсь красавице, которая называет себя моей дочерью, либо останусь лежать без движения в осажденном Танелорне, не способный ни возвратить Бурезов, ни отомстить похитителю.
— Ты знаешь будущее? — спросил я.
— И не одно, — тихо ответила Оуна.
Я попросил объяснить. Она растолковала, что мультивселенная состоит из тысяч измерений, каждое из которых лишь на малую толику отличается от нашего собственного. И в каждом из этих измерений есть люди, которые сражаются за справедливость. Иногда они бьются на стороне Порядка, иногда присоединяются к Хаосу, а порой вступаются за сохранение Равновесия. И большинство не подозревает, что они не одиноки, что их двойники в других мирах заняты тем, же самым.
Все истории, все судьбы чуть-чуть отличаются друг от друга. Но — очень редко — случается так, что судьба человека коренным образом меняется. И становится возможным объединить двойников.
Именно это и предлагала сделать моя дочь, уповая на ремесло, которому научилась от матушки.
По ее словам выходило, что два воплощения могут одновременно существовать в одном общем теле — если у них схожая кровь. Мне требовалось тело и требовался меч. Оуна полагала, что сумела отыскать то и другое.
Она рассказала мне о фон Беке, о том, как он безуспешно сражается с власть предержащими в своем мире. Прибавила, что наши с ним судьбы переплетаются в предначертанный мирозданием узор. Что мы оба — воплощения одного и того же существа. Я помогу фон Беку, а он поможет мне, одолжив тело и фамильную реликвию — рунический клинок.
— Надо подумать, — сказал я.
Отдохнуть по-настоящему, то есть поспать в хижине Оуны, на краю пространства и времени, в так называемом Миттельмарше, оказалось затруднительно, быть может, потому, что я и без того жил во сне, а спать во сне — это, пожалуй, чересчур. Утоляя мое любопытство, Оуна поведала мне кое-что из секретов матушкиного ремесла. Рассказала, как пользоваться дорогами между мирами. Как попасть в измерения, которые мы называли сверхъестественными, но которые были совершенно обыденными для тех, кто их населял. В разговоре выяснилось, что Оуна сохранила материнскую библиотеку. Она с гордостью показывала мне фолианты с рассуждениями древних и с современными философскими теориями относительно сновидений: везде сны определялись как обрывки впечатлений от путешествий по иным мирам. Некоторые мудрецы — древние и нынешние — понимали то, что Оуне было известно не по книгам: что мир сновидений вполне вещественен, что им не так-то легко управлять, что у каждого из нас тысячи двойников во множестве плоскостей бытия и что все наши поступки взаимосвязаны и вплетены в громадный космический гобелен, которого человеку попросту не представить, вплетены в самую суть мироздания, коей мы то грозим, то защищаем ее, подчиняясь то долгу, то честолюбивым устремлениям.
Утром, разглядывая альбом акварелей, выполненных одним из предков Оуны, я спросил свою дочь, вправду ли она верит, что мы можем присниться друг другу. Правда ли, что люди — лишь продолжение собственной воли? Что мы создаем себя и наши миры благодаря некоему желанию, некоему стремлению,
