дорог.
И тут позади меня послышался громкий дикий крик, прокатившийся эхом по этой зажатой между скалами долине. Несколько разбойников оставили меня в покое, готовясь встретить нового противника.
И тут я узнал его. Это был молодой московит из Херберга. Его сабля опускалась справа и слева, а сам он гарцевал на маленьком пони, разрубая в капусту бросившихся к нему разбойников подобно хирургу, препарирующему мертвецов. Его клич был таким громким и долгим, что все разбойники, казалось, должны были оглохнуть. После этого он втянул голову в плечи так, что шлем его почти опустился ему на воротник, засмеялся и послал проклятье в адрес немногих оставшихся в живых разбойников. И только после этого я увидел второго всадника на некотором отдалении позади него.
Он остановился на краю долины, почти неподвижно восседая на гнедой лошади и смотрел невозмутимым взглядом, сжав губы, на Григория Седенко и меня.
Седенко снова рассмеялся и повернул лошадь.
— Это была хорошая битва, — сказал он мне.
— Я благодарен вам, — ответил я.
Он пожал плечами.
— Путешествие уже наскучило мне. Я был рад развеять скуку.
— Я поставил вашу жизнь на карту против сумасшедшего и агностика, — сказал Клостерхайм, нахлобучив широкополую шляпу на глаза. — Я удивляюсь вам, Седенко.
— Он такой же солдат, как и я — и это значит больше, чем вы можете себе представить, Клостерхайм.
Мне показалось, что юноша шутит, проповедуя войну, но тут мне вспомнились евреи в Тойфенберге, и я с некоторым сомнением посмотрел на русского. Я был почти уверен, что это он убил евреев прошлой ночью.
— Вы должны были оставить его умирать, — процедил, не разжимая губ, Клостерхайм. — Вы меня не послушались.
— Я всегда поступаю так в подобных ситуациях, — ответил юноша. — Я сыт по горло вашими проповедями и вашими убийствами, брат священник. Если я должен вместе с вами добраться до Швайнфурта, мне хотелось бы, чтобы этот господин нас сопровождал, если даже вы и будете против.
Клостерхайм покачал головой.
— Этот человек проклят. Разве вы не видите, что это написано на его лице?
— Я вижу перед собой обыкновенного солдата.
Клостерхайм пришпорил коня. Его ненависть ко мне казалась лишенной основания. Он медленно поехал по долине, огибая свежие и старые трупы.
— Я поеду один, — произнес он. — Вы потеряли мое расположение, Седенко. А также и золото.
— Благослови вас Господь, я обойдусь без обоих! — прокричал ему вдогонку рыжеволосый юноша. Потом он обратился ко мне:
— Куда вы держите путь, господин? Не могу ли я составить вам компанию?
Я улыбнулся. Юноша мне определенно нравился.
— Я направляюсь в Швайнфурт и дальше. Я с удовольствием поеду вместе со столь умелым фехтовальщиком. А куда направляетесь вы?
— У меня нет определенного направления. Швайнфурт в этом плане так же нехорош, как и остальные. — Он посмотрел вслед удаляющемуся Клостерхайму. — Этот человек — сумасшедший, — проговорил он.
Я проверил свое снаряжение. Оно не было особенно повреждено. Правда, кое-что все-таки пострадало. Однако вскоре мы уже продолжили путь.
— Как Клостерхайм хотел вас использовать? — поинтересовался я, пока мы ехали. — В качестве личного охранника?
— Частично. Он знает мою неприязнь к евреям, туркам и всем другим неверующим. По дороге ему в голову пришла мысль, что я могу помочь ему в казни нескольких евреев в Тойфенберге. Он говорил мне, что у него есть доказательства того, то они пьют кровь христианских младенцев. Всем известно — евреи виноваты уже в том, что существуют. У меня не было особенного желания ему помогать.
Я ничего не ответил на это. Твердость, с какой южные московиты ненавидят своих восточных мусульманских соседей, общеизвестна. А юноша не называл никаких имен.
— Вы убили всех евреев? — спросил я.
Он оскорбился.
— Конечно же нет. Один из них был слишком стар, а другой — слишком юн. Это убедило меня в том, что Клостерхайм обманул меня. Никаких доказательств не было.
— Но они все равно были умерщвлены?
— Конечно. Я сказал Клостерхайму, что он должен закончить свою работу. Он сделал это с сожалением, видно было, что он передумал, но потом он объяснил мне, что могут обнаружиться другие неверующие. Мне становилось все яснее, что я не столько борюсь с неверующими, сколько просто убиваю. Кем бы я не был, но я не убийца, господин. Я убиваю честно, в открытой битве, только сомневаюсь, следует ли уничтожать всех евреев и турок.
Компания Седенко сделала для меня дорогу до Швайнфурта намного короче. Иногда на пути перед собой мы видели пурпурный полевой плащ и черный клобук Клостерхайма. Заметив нас, он увеличивал темп движения и снова оказывался впереди на день пути. Тем временем Седенко продолжал рассказывать.
Он был из казаков — тех самых пионеров, освободивших юг континента от татарского ига, (отсюда их ненависть к востоку) и построили поселение неподалеку от теперешнего Киева, их южной столицы. Его земляки прославились как отличные наездники и бойцы, и сам он, как утверждал, был искушен в каждом казацком искусстве. Ему удалось организовать восстание против поляков и убить одного из их предводителей — Гетмана. За это он был изгнан своим кланом и решил отправиться на запад и наняться на службу к какому-нибудь балканскому графу. Одно время он служил карпатскому королю, вплоть до войны, которая, как я понял, была междоусобным столкновением двух банд разбойников. Как и большинство представителей его расы, он был религиозным фанатиком, и, прослышав о «святой войне» в Германии, он решил, что это ему подходит. Потом он выяснил, что его симпатии склонялись то в одну, то другую сторону — его религия брала начало от патриарха в Константинополе, а не от Папы в Риме.
— И я решил, что стоит сражаться против неверных, — заключил он, — против татар, евреев и турок. Но эта война — свара между христианами, и никто не хочет знать, отчего она началась. На мой взгляд, все они сумасшедшие, причем никто из них не верит в Бога. Я могу сражаться как на одной, так и на другой стороне. Я попробовал поступить на службу в лейб-гвардию к одному дворянину, но, на его взгляд, мой характер слишком необуздан. Когда мне встретился Клостерхайм, я был близок к голодной смерти.
— А где вы встретились впервые?
— Там, где вы нас увидели. Я знал, что этот крестоносец может обеспечить работой нуждающихся христиан, потому и решил быть не особенно щепетильным после того, как получил один серебряный гульден в качестве аванса. Этим я смог оплатить свою поездку в Тойфенберг. Всем известно, что хороший христианин стоит двадцати евреев. Я ожидал чего-то страшного, например, что Тойфенберг окружила по меньшей мере армия неверных. Но трое!.. Всего лишь трое евреев в городе! Для меня, конечно, это было определенного рода облегчением, господин. Я могу сказать вам об этом. В следующий раз я ни за что не соглашусь участвовать в любой авантюре, подобной предложенной мне Клостерхаймом. Для него каждый встречный — неверующий.
Я нашел его по-детски наивным — его готовность бороться против несправедливости и непоколебимость веры не привлекли моего внимания, но вернули меня к собственным невеселым мыслям о личных проблемах.
Некоторое время спустя мы достигли Швайнфурта — не очень большого, с высокими шпилями, но достаточно крепкого, чтобы устоять против войны, города. Наше пребывание там не было продолжительным — мы только справились о лучшей дороге на Нюрнберг. Мы с Седенко остановились на постоялом дворе, и я намеревался утром договориться с ним о последующем путешествии, но он ухмыльнулся и сказал:
— Если вы ничего не имеете против, капитан фон Бек, я останусь с вами еще некоторое время. Вы
