— Ах, милостивая госпожа. Мятущаяся душа, как и все другие.
— Вы невозможно категоричны.
— Для солдата?
— Для любого, кто живет в наше время.
— Я не настолько категоричен, насколько скрытен. И, как вы уже, наверное, заметили, я не имею склонности к метафизическим дебатам.
— Неужели вы не признаете, что у вас есть совесть?
— Совесть — слишком дорогое удовольствие, чтобы иметь его в наши дни, милостивая госпожа.
— И все же это необходимо.
— Скажите, что вы можете предложить? Может, хотите изменить меня в соответствии со своими идеалами?
— Мои идеалы не во всем сходятся с вашими.
— Я уже заметил это.
— Душа? Эти слова значат немного. Я надеюсь, вы достаточно откровенны со мной.
— Я почти полностью согласен с вами.
Мы еще некоторое время поупражнялись в красноречии на эту тему, а потом разговор продолжился в другом русле.
Она оказалась образованной женщиной, знающей неизмеримое количество историй и анекдотов. Чем больше мы были вместе, тем сильнее я ее желал.
Мы болтали и пили, пили и болтали, так что даже забыли об обеде. Она цитировала греков и римлян, она читала стихи и цитировала диалоги. Она определенно была хорошо осведомлена обо всех делах, творящихся в Европе, да и в большей части мира даже больше, чем я.
Мне стало ясно, что повелитель Сабрины ее высоко ценит, и что более чем возможно, он не только ее возлюбленный. Она много путешествовала и легко вступала в обычные дружеские отношения. У меня сложилось впечатление, что она хорошо знакома почти со всеми близлежащими графскими семьями.
Настал вечер. Мы переместились в кухню, где из немногих припасов приготовили приличный, насколько это было возможно, ужин. Мы выпили много вина, а потом поднялись в одну из спален и стали раздеваться.
Простыни, покрывала и альков казались белоснежными в солнечном свете. Вскоре Сабрина осталась в наряде Евы. Ее белое тело манило, груди оказались маленькими и твердыми. Еще ни разу я не видел такой женщины, кроме как воплощенной в статуе или на полотнах живописцев.
До этого вечера я не верил в совершенство, но когда я увидел ее тело, освещенное закатным солнцем, я поверил, что оно действительно существует.
Мы легли в постель. В своей страсти она была ласкова и дика одновременно: пассивность сменялась агрессией. Мне передалось ее настроение — оно подходило мне по духу. Кроме того не надо забывать, что я долго был лишен женской ласки.
Я чувствовал, как силы вновь возвращаются ко мне, а потом на душе стало радостно и появилось громадное облегчение, еще в юности испытанное мной в фамильном замке Бек.
Все продолжалось бесконечно, она ласкала меня вновь и вновь, и я отвечал на ее ласки. Я дышал ее дыханием, чувствовал прекрасные прикосновения ее кожи.
Наша страсть накатывала и утихала, подобно приливам и отливам. Наша жадность преодолевала усталость.
Насытившись, мы засыпали и просыпались с первыми лучами солнца, чтобы снова любить друг друга, и я все больше и больше влюблялся в нее.
И вот однажды, утренним рассветом, я прошептал ей в ухо, еще спящей, что хочу, чтобы она ушла вместе со мной, оставив своих подозрительных слуг, чтобы мы могли отыскать место, где нас не сможет потревожить война. — Может ли быть такое место? — спросила она и весело рассмеялась над подобной несуразицей.
— Возможно и есть, на Востоке. Или в Англии. Мы можем поехать в Англию. Или в Новый Свет.
Расстроившись, она посмотрела на меня.
— Это невозможно, — сказала она. — Мой повелитель этого не разрешит.
Я обозлился.
— Твой повелитель нас не найдет.
— Он найдет меня и вернет, можешь быть уверен.
— В Новом Свете?! Он что, Папа?!
Она как будто растерялась, и я спросил себя, неужели этим риторическим вопросом я могу узнать правду?
Я продолжал:
— Я буду с ним сражаться. Если понадобится, я соберу против него армию.
— Ты больше потеряешь, чем приобретешь.
Озадаченный, я все еще спрашивал ее:
— Он — Папа? Твой повелитель?
— О нет, — сказала она с сожалением. — Он гораздо могущественнее, чем Папа.
Я потер лоб.
— Может быть, на твой взгляд. Но не в глазах всего мира.
Она затихла, зарывшись в подушку, а потом сказала тихим шепотом:
— В глазах не только всего мира, но и Неба.
Ее ответ смутил меня. Прошла еще неделя, прежде чем мы возвратились к этой теме. Меня больше не устраивало такое положение вещей.
— Ты обещала ответить на мои вопросы, — сказал я ей как-то утром. — Неужели нельзя назвать имя этого могущественного господина? По крайней мере я должен быть в курсе, пока нахожусь здесь.
— Ты не особенно обрадуешься.
— И все же я должен знать это.
— Я скажу, — прошептала она, — на следующее утро.
— Его имя, — настаивал я днем позже. Я видел испуг в ее глазах, и это ощущение передалось мне.
Она лежала в постели, глядя мне прямо в глаза, потом покачала головой.
— Кто твой повелитель? — спросил я.
Она отвернулась и заговорила, с трудом шевеля губами. Голос отказывался повиноваться ей, а на лице застыла маска обреченности.
— Его имя, — сказала она, — Люцифер.
Самообладание мгновенно покинуло меня. Она уже много раз шокировала меня по совершенно разным поводам, но сейчас я никак не мог понять, что должен означать этот ответ. Не мог же это в самом деле быть тот самый Люцифер. Я уселся на подушку и засмеялся.
— И ты ведьма, да?
— Можно сказать и так, — ответила она.
— Невероятно! — я не видел смысла в ее словах. — Может быть, ты из тех старух, которые жаждут завладеть головой молодого мужчины?
— Я та, кого ты видишь перед собой. И все же я была ведьмой.
— И силы возвращаются к тебе только в присутствии хозяина этого замка?
— Нет. Считавшие меня ведьмой люди хотели расправиться со мной, это было еще до встречи с Люцифером.
— Совсем недавно ты пыталась доказать мне, что разделяешь мои взгляды на ведьм. — Да, но я имела в виду тех бедных женщин, которых приговаривают к сжиганию по обвинению в колдовстве.
— Тогда почему ты сама причисляешь себя к ведьмам?
— Ты сам произнес это слово, а я лишь подтвердила, что меня так называют.
— Ты не ведьма?
— В юности я состояла на службе у своего города. Я не глупа. Моего совета искали и слушались. Отец дал мне хорошее воспитание и образование. Я умела читать и писать, я знала других женщин,
